Так что Шестаков – это не исключение. Прошло то время, когда для того, чтобы командовать рыболовным суденышком, достаточно было уметь вычислять курс и знать рыбьи повадки. Нынешний траулер – это плавучий завод, а капитан его – капитан-директор. Очень многозначительная приставка. Чтобы стать директором, нужно знать многие важные вещи: прибыль, хозрасчет, дебет и кредит, организацию производства и финансы. Нужно владеть языком, чтобы лично объясниться с представителями торговых фирм в иностранных портах. Нужны культура и кругозор, чтобы уважал экипаж, который состоит из матросов со средним образованием.
Капитан Шестаков, в двадцать шесть лет сделавший блестящую для рыбака карьеру, очень веселый человек. Он обладает счастливым даром шутить тогда, когда это необходимо, когда юмор спасает. Мне нравилось, что Аркадий Николаевич в самые безрыбные дни не изменял своему сангвиническому темпераменту. Юмор расходился от него концентрическими кругами, поднимая жизненный тонус команды. Мне так и не удалось найти повод, чтобы процитировать ему рефрен популярной песни: «Капитан, капитан, улыбнитесь». Когда нервы натянуты до предела и вот-вот ждешь какого-то взрыва, капитан вдруг начинает рассказывать о своих проделках в мореходном училище, и нервы расслабляются, как вожжи: слышится хмыканье, потом смех – напряжения как не бывало! Я помню, как Аркадий Николаевич предотвратил ссору двух друзей, рассказав в самый кульминационный момент историю своей любви. Лежа на операционном столе, он влюбился в ассистентку хирурга, удалявшего ему аппендикс. Далее следовали очень веселые подробности, которые приводить я не имею права, поскольку ассистентка ныне заботливая мама двух маленьких Шестаковых. Я бы мог рассказами Аркадия Николаевича заполнить два печатных листа, но, на свою беду, убедил капитана не раздаривать сюжеты корреспондентам, а использовать их самому. Кое-что, впрочем, мне перепало.
Вместе с тем Шестаков очень серьезный человек. Раз и навсегда выбрав себе профессию, он постоянно совершенствуется в ней, не стыдясь учиться у каждого, кто в состоянии что-то ему дать, особенно у старых капитанов, которые недостаток образования пока еще компенсируют интуицией и огромным опытом. Он смел и принципиален – это не для красного словца. Очень характерен один эпизод, о котором мне рассказывали человек десять, – значит, он запомнился.
Шесть лет назад двадцатилетний Шестаков вышел в море матросом-практикантом, а по окончании рейса должен был стать штурманом. Через полгода траулер пришел в Севастополь, и Шестакову достаточно было протянуть руку, чтобы взять заветный диплом. И здесь произошло событие из тех, что определяют дальнейшую жизнь. Ту самую рыбу, которую рыбаки добывали в дальних морях, в порту беззастенчиво разворовывали. И было как-то принято об этом молчать. Солидные и ответственные люди, пламенно выступавшие на собраниях, подъезжали к траулерам, погружали пакеты с рыбой в багажники и отбывали восвояси, стараясь не смотреть в глаза матросам. Шестакова долго отговаривали выступать по этому поводу, пугали, намекали на возможные неприятности, но он не захотел молчать и ни разу не пожалел о своем поступке. В следующий рейс он снова ушел рядовым матросом, но нашлись люди, которым смелость юноши пришлась по душе. К Шестакову начали присматриваться и обнаружили, что, помимо той черты характера, о которой Павел Коган говорил: «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», – строптивец обладает еще и широким кругозором, острым умом и деловитостью. Его начали выдвигать, и через несколько лет– неслыханные у рыбаков темпы – Аркадий Николаевич стал капитаном-директором «Канопуса». Два исключительно удачных рейса подряд заткнули рот скептикам. Юрий Николаевич, начальник кадров Севастопольского управления, буквально отбивался от рыбаков, желавших перейти на «Канопус».
Мне многое понравилось в Шестакове. И то, что он старших по возрасту матросов зовет по имени-отчеству, и его ровное, без грубости, отношение к экипажу, и самокритичность, с которой он готов признать свою ошибку. Мне нравились его оригинальные, не вычитанные из критических статей рассуждения о литературе и искусстве, часто весьма спорные, но всегда свои – ведь лишь мнение, как сказал один писатель, придает вещам их качества, подобно тому, как соль придает вкус блюдам.
Я субъективен к Шестакову и поэтому не заикнусь о некоторых его недостатках, которые носят возрастной характер – этакие молочные зубы капитана. Даже Рахметов не мог бросить курить – недостаток, которым наградил его Чернышевский, чтобы подчеркнуть, что идеальных людей не бывает. Случалось, что Аркадий Николаевич был не прав, срывался – да, такое бывало. Но спустя полчаса он вновь становился самим собой – остроумным, уверенным, доброжелательным человеком, которому все верили и которого уважали.
Еще один эпизод, который характеризует Шестакова. Я уже рассказывал о том, как Аркадий Николаевич увел «Канопус» из Аденского залива к берегам Пакистана, в почти не изведанный район лова. Там нас долго преследовали неудачи, пока не были наконец нащупаны кое-какие закономерности хода рыбы. И тогда – как говорят, «на готовенькое» – в этот район пришли один за другим еще два траулера. Мне рассказывали о капитанах, которые в таких случаях «темнили», не раскрывали карты конкурентам и даже сбивали их с толку. Такие капитаны есть, и, если потребуется, я приведу их фамилии и доказательства.
Но капитан Шестаков, немало переживший в дни неудач, когда план «Канопуса» трещал по всем швам, поступил иначе. По его приказу «Ореанде» и «Балаклаве» были даны копии промысловых карт, а капитанам, как на исповеди, было рассказано все, что нужно для успешной работы.
Очень тяжело сложился для «Канопуса» этот рейс. Непрерывные поломки из-за безответственного ремонта в порту, долгие поиски рыбы и, наконец, выход из строя гребного вала. Об этом я узнал, возвращаясь в октябре домой на плавбазе «Шквал». Мне сообщили, что «Канопус» буксируют на ремонт в Бомбей. В тот же день я получил от Шестакова радиограмму: «Маркович зпт привет зпт привет тчк Удар потяжелее предыдущих тчк Но не познавши горя зпт не познаешь радости тчк Верим удачу».
Я тоже верю в Шестакова и в его удачу.
И РАЗОШЛИСЬ, КАК В МОРЕ КОРАБЛИ…
Когда идет швартовка, весь экипаж застывает в молитвенном молчании. Нет для моряка более ответственного дела, чем швартовка в открытом море. Здесь, как ни в чем ином, капитан должен проявить свое хладнокровие, уверенность и точнейший расчет. Ибо одно нервное, непродуманное движение – и два стальных корпуса хрустнут, как грецкие орехи.
«Шквал», огромный и равнодушный, покачивался на волнах, застраховавшись от случайностей гигантскими резиновыми амортизаторами – кранцами. А наш маленький «Канопус» подкрадывался к нему, отступая и снова приближаясь. Наконец, когда нас разделяло всего несколько метров, в воздух взвились концы, и швартовы змеями обвили мощные чугунные кнехты.
«Канопус» нежно прижался к «Шквалу», как младший братишка к старшему.
Капитан Шестаков провел швартовку отлично и по морской традиции принимал поздравления. А с бортов уже гремело:
– Колька, привет! Правда, что вы из Кении идете? Швырни в меня ананасом!
– Братцы, мне дурно, Сашка Ачкинази наголо остригся!
– А ты ко мне перебирайся, Володька, вылечу!
– А лекарство есть?
– Есть, три бутылки…
– Бегу!
– …соку!
Тут же вели утонченные дипломатические переговоры два начпрода: Гриша Арвеладзе и его коллега со «Шквала».
– Ты пряма гавари, что у тебя есть? Мне, дарагой, нужны фрукты. Яблоки, апельсины, ананасы. Дашь?