Глава 2. История Жени.
Я сидел в каком-то кафе в центре. Стол был из дерева красного цвета: по нему великолепно стучалось кончиком телефона. В голове играла какая-то относительно красивая мелодия, которую я где-то слышал до этого. За баром стояла девушка с дредами. У нее был слишком тонкий нос и слишком яркий макияж. Блестки под глазами плохо гармонировали с синими тенями. У нее были длинные руки и какие-то неловкие, но плавные движения, из-за чего руки казались еще длиннее. Ногти и пальцы на руках были весьма элегантными. Девушка была с пирсингом на пухлой верхней губе. Приоткрыв ее, она стояла и натирала стакан. И вид у нее был такой, что мне сразу вспомнился Эдуард Мане с его баром в Фоли-Бержер.
И я тогда подумал: а ведь в этом ресторанчике тоже собираются люди совершенно разных сортов. Я оглянулся – передо мной сидели двое весьма деловых мужчин и обсуждали что-то по работе. Какие-то закупки и логистику. У обоих были с собой черные портфели. Слева от меня сидели три женщины, причем одна из них ужасно напоминала чудовище на каблуках с огромными ресницами. Все трое накрашены были одинаково. Губы у них у всех были а ля Лобода, да и волосы тоже абсолютно одинаковые – черные и блестящие, как нос собаки на Площади Революции. Они, безусловно, беседовали о чем-то крайне умном: я чувствовал это, даже не вникая в их разговор. Но сумки у них точно стоили прилично, даже очень. А вот напротив меня сидел парень с рваным рюкзаком. Я видел только его волосы, футболку и иногда лицо в три четверти. Он что-то писал и явно был не сильно старше меня. Потом, помню, я снова посмотрел на барменшу, которая продолжала глядеть через пространство и время, но при этом оставаясь в реальности. И я подумал тогда: а что я, собственно, здесь делаю? Какого черта я сижу и просто наблюдаю за всем этим? И зачем я вообще живу и вижу этих прекраснейших людей?
Я бы никогда не нашел ответы на эти вопросы, если бы у меня под рукой не было какой-то обшарпанной тетрадки. Телефон был почти разряжен, поэтому я не рискнул им воспользоваться. Я открыл ее на, как помню, мокрой странице. Я еще удивился, а почему она, собственно, мокрая. Только потом, обшарив рюкзак, я обнаружил, что он весь мокрый. В нем лежал термос, который, как обнаружилось, я не закрыл до конца, и из него пролилось несколько капелек. Но оказалось, что их было достаточно для того, чтобы все дно моего рюкзака стало мокрым. Я, осознав это, невероятно разозлился. Настолько, что когда официант принесла мне кофе, которое я до этого заказал, я в порыве злости сделал неловкое движение и опрокинул чашку, которую она до этого поставила. И еще сказал ей что-то в духе: эй, вытри.
Потом, немного отойдя от этого всего, я решил, что самое прекрасное сейчас – это написать небольшой очерк. Я сделал текстовую ироничную зарисовку всего, что было вокруг меня. Расписал и желтые стены, и стол, и барменшу. И, конечно же, тех прекрасных девушек. Потом пофантазировал и придумал, как их лучше высмеять. Получилось, я считаю, отлично. Пробежав взглядом по написанному на немного мокром листе, я расхохотался на все кафе. Дамочки а ля Лободы на меня внимания, кстати, не обратили. Только барменша своим странным взглядом посмотрела в мою сторону, и парень с рваным рюкзаком надел наушники. А я посмеялся снова и вышел из кафе. И меня сразу неожиданно окатило дождем. Честно признаться, я даже не знал, что шел какой-то дождь. Слишком, наверно, влился в линчевание этих замечательных персонажей – посетителей кафе.
Тут мне, как вкопанному стоящему под дождем, звонит моя дорогая мама и сообщает мне, что она нашла сигареты у меня в ящике. Я был безумно возмущен. Она, значит, пока меня нет, заходит в мою комнату, рыщет по ней, а потом звонит мне и так нагло, с сарказмом заявляет: «Женечка. Будь сегодня дома в девять. Нам надо немного поговорить. Да и твои сигареты, я уверена, без тебя скучают». Вот примерно так она и сказала. Я ей что-то ответил, уже даже не помню. И она начала меня выговаривать громким голосом. Я почти ничего не слышал из-за дождя, но басы все равно доносилось до моих бедных ушей. Мне было трудно даже пытаться ее слушать: я пытался понять, как моя дорогая мама должна совершать свой мыслительный процесс, чтобы рыскать у меня в комнате в поисках сигарет. Я думал, как это гадко, что она во всем меня подозревает.