Отпирая дверь, Петр Ананьевич услышал незнакомый мужской голос в квартире и моментально сообразил: Петька! Сердце приостановилось, рука обмякла — едва не выронил ключ. Приехал сын!
В самые напряженные моменты — во время жарких схваток в Совете, когда он слушал речи товарищей и врагов и когда сам выступал, не помня, казалось бы, ни о чем, кроме существа полемики, в душе не переставала звучать задетая письмом сына высокая струна.
Петр-младший оказался высоким сухощавым офицером в перетянутой портупеей и ремнем вылинявшей гимнастерке с полевыми погонами, когда-то зелеными, а ныне блекло-желтыми, и до блеска начищенных сапогах. Судя по его виду, он чувствовал себя стесненно и, должно быть, волновался, ожидая отца. Сейчас он с беспокойством всматривался в Петра Ананьевича, не решаясь шагнуть навстречу. Да и отец в первое мгновенье оказался в тисках непривычной скованности. Наташа переводила взгляд с одного на другого. Отец и сын безмолвно разглядывали друг друга, не в силах перебороть неуместную в их возрасте застенчивость.
— Да поцелуйтесь же! — не выдержала Наташа.
И Петр Ананьевич, словно бы только и ожидавший толчка со стороны, бросился к сыну, шагнувшему наконец навстречу, и, вдыхая запахи махорки и вокзалов, обнял своего Петьку.
За обедом они немного выпили. Наташа каким-то образом сумела раздобыть бутылку «смирновской». Петр-младший освоился и, как выяснилось, был человеком словоохотливым и смешливым. Рассказывал о товарищах, о настроениях в солдатской среде. Но судил обо всем, как показалось Петру Ананьевичу, несколько поверхностно, находя в повседневных событиях чаще всего забавные несоответствия.
«Чему удивляться, — с горечью думал отец. — В семье Кусковых мальчишка мог научиться только жажде благополучия…»
После обеда Наташа ушла к себе, и из ее комнаты донесся знакомый стрекот пишущей машинки. Отец и сын остались вдвоем.
— Рассказывай. — Первым заговорил отец.
— О чем?
— Разве не о чем рассказать?
— Не знаю, что тебе интересно.
— О вас мне все интересно. Как дома, как мать, Гоша? Мирно ли живете с отчимом? Давно ли ты в армии? О чем мечтаешь?
— Конечно, я понимаю. — Петр-младший взял протянутую отцом папиросу, закурил. — Дома что же, как у всех — ничего особенного. Мать здорова. На ней дом держится. Отчим зарабатывает недурно, но на прислугу не хватает. К нам он в общем хорош. С Гошей беда… Болеет. Но фронта и ему не миновать.
— Что с ним? — встревожился Петр Ананьевич, сознавая, однако, что эта новость затронула его слабее, чем должно было быть. «Младшего я ведь вовсе не знаю. Петька хоть лет до семи при мне рос. А Гоша с первых шагов по их правилам жил». — Какой он сейчас, Гоша? — Петр Ананьевич присматривался к сыну, находя в нем некогда дорогие черты Виктории.
— Какой? Молчальник, тихоня… А так со стороны, что же, парень как парень. В гимназии учился недурно. Лучше меня. Любит романы разные читать. Девицам нравится. Но слишком робок. Вообще не от мира сего. Ничего, станет солдатом, поумнеет…
— Это в каком смысле?
— В каком? Да во всех. Человеку нельзя полагаться на доброту других. За себя надо драться…
— Только за себя? — Петр Ананьевич пристально вгляделся в сына. — Ты ни к какой партии не принадлежишь?
— Партий много, отец. И все как будто правильные слова говорят, все как будто за народ выступают. А присмотришься — всякий человек первым делом о себе думает. Вот приезжал к нам один, эсер. Очень сильные речи говорил. Шинель на нем офицерская, погоны полевые. Ребята мои взяли его в оборот: из какой части, мол, где воевал. А он и на фронте-то не был. В университете лекции читал.
— Большевики у вас есть?
— Где их теперь нет? Есть и большевики.
— И что же? Они тоже о себе в первую голову думают?
— Я знаю, отец, ты — большевик. Но душой кривить не хочу. Не во всем я с вами согласен. С чем не согласен? Время трудное, война идет. Хлеба не хватает, с оружием плохо. Царя выгнали, а порядка пока нет. Время такое, что всему народу надо сообща за дело браться. Войну кончать, от голода Россию спасать. А вы сами все желаете перевернуть. Нет чтобы все вместе — одни, сами!
— Интересно! — воскликнул Петр Ананьевич и подумал: «Не так-то он прост, мой сын». Вслух же сказал: — По-твоему, что же, мы хотим продолжения войны, а Временное правительство, меньшевики и эсеры добиваются мира? Они царя выгнали, а мы при сем присутствовали и наблюдали — руки в брюки?