— Если я не остановил товарища Павловича, то вина падает на меня, как на председателя. Но я потому не остановил товарища Павловича, что не видел в его словах нарушения дисциплины… Я спрашиваю… находит ли съезд, что он, по отношению к Организационному комитету, есть низшая инстанция? Нет, съезд есть самая высшая партийная инстанция, и товарищ Павлович, доложив съезду этот инцидент, ни в коем случае не нарушил партийной дисциплины. — Делегаты зааплодировали. — И вот я вижу, что большинство товарищей разделяет мое мнение.
Казалось, повода для полемики больше нет. Но бундовцы, «рабочедельцы» и их союзники (выяснилось, были они и в среде искряков) не угомонились. К столу бюро опять выходили Попов, Егоров, вновь и вновь раздавались иронические реплики с мест. Кто-то определенно поставил своей целью возбудить рознь между делегатами.
Слова попросил Владимир Ильич:
— Я не могу согласиться с товарищем Егоровым. Именно он нарушил устав съезда… Я не сомневаюсь в существовании Организационного комитета, как не сомневаюсь в существовании организации «Искры». У нее есть также своя организация и свой устав. Но, как только был доложен устав съезда, с ее стороны было заявлено ее делегатам, что они имеют полную свободу действий на съезде.
Глаза Владимира Ильича из-под огромного лба смотрели холодно, щеки покраснели, он весь подался вперед, как бы наклонясь над делегатами и втолковывая им азбучные истины. Если для иных полемика на съезде была, кроме всего прочего, еще и способом щегольнуть красноречием, Ленина не так уж занимала форма его речей. В первую голову он был озабочен существом дела. Однако его слушали чрезвычайно внимательно. Не раздавались иронические возгласы, никто не прыскал, не шептался.
— В каком положении находимся мы, члены комиссии по проверке состава съезда, вчера выслушавшие двух членов Организационного комитета, товарищей Штейна и Павловича, — разгневанно продолжал Владимир Ильич, — а теперь выслушивающие совсем новое предложение! Здесь есть опытные товарищи, не раз участвовавшие в международных конгрессах. Эти товарищи могли бы все рассказать вам, какую бурю негодования всегда вызывало такое явление, когда люди в комиссиях говорят одно, а на съезде другое.
После выступления Владимира Ильича страсти на некоторое время улеглись. Но не надолго. Когда бундовец Портной вновь завел речь о «товарище Павловиче», Мартов позабыл о своей обиде и, негодующий, вышел к столу.
— Вчера, — заговорил он возмущенно, — мы не возражали против решения ОК об исключении группы «Борьба» из числа организаций и лиц, приглашаемых на съезд. Что случилось нового, что бы сделало нужной перемену? Следовало изложить эти новые данные, а не отговариваться мелким доводом о подводных камнях, то есть о том, что скажут люди! Когда наше направление было всюду в меньшинстве, мы не боялись того, что могут сказать люди. И я советую Оргкомитету и теперь, когда наше направление стало силой, не бояться того, что люди скажут!
Первые дни ушли на конституирование съезда: полемизировали по поводу состава делегатов, повестки дня. Затем началась затяжная война с Бундом. В этой войне искряки выступали единым фронтом — слишком уж очевидной была несовместимость претензий бундовцев с марксистскими принципами, положенными в основание проекта пока еще не утвержденной, но в общем понятной всем программы Российской социал-демократической рабочей партии по национальному вопросу. И все же с Бундом считались. Эта организация представляла значительную прослойку полупролетариата западных губерний. И, кроме того, у Бунда был опыт работы в нелегальных условиях, что могло бы сослужить службу всей партии. Но никто не намерен был поступаться принципами ради заимствования организационного опыта…
В Брюсселе становилось тревожно. У «Золотого петуха», у ресторана, где обедали делегаты, у «конференц-склада» мелькали подозрительные личности. Распространилась тревожная новость, что кого-то из делегатов пригласили в участок для установления личности и предложили в двадцать четыре часа покинуть город. Работа съезда была под угрозой. «Европейская демократия» показала себя…
Переехали в Лондон. После уютного сонного Брюсселя английская столица предстала перед ними дымной, беспокойной, грохочущей. Звонки трамваев, кваканье автомобильных клаксонов, заводские и пароходные гудки, нескончаемый людской поток. Не город — ад кромешный.
На первых заседаниях в Лондоне, пока продолжалась бесконечная война с Бундом и обсуждалась программа, искряки были едины. Изредка лишь прорывались разногласия. Но им не придавали значения. В конце концов расхождения будут урегулированы, а уж затем социал-демократы России продолжат борьбу единым фронтом.