Весь ольховник теперь загудел, застонал. Зыбкую лиственную кровлю тот ливень уже пронизывал насквозь. Полыхание молний не угасало ни на минуту. Гром сотрясал не только небо, но и землю. По склонам оврага, подхваченные потоками, понеслись грязная пена, обломанные сучки, пустые птичьи гнезда.
Укрытие под ольхою оказалось плохим. Растрепанный шквалом лиственный лесок — это совсем ведь не то, что памятные Сивому, густолапые по-за деревнею на выпасе ели. Но выбирать было уже не из чего. Напрочь измоклый Сивый хотел придвинуться к своей ольхе еще ближе, хотел прижаться вплотную к корявому стволу, да тут опять сверкнуло, грохнуло, дерево затрепетало, затрещало и, едва не оглоушив Сивого по голове, перед ним рухнул огромный обломок древесной макушки, объятый черным дымом, багровым пламенем.
Гигантский факел под струями ливня зашипел, погас, но Сивый ринулся из опасного места в свободную от деревьев глубину оврага.
В овраге знакомый ручеек, еще совсем недавно мелконький, теперь бурлил, как река. Он стал Сивому где по колена, а где и по брюхо, и, чувствуя, что дальше, ниже станет еще потопистей, жеребчик устремился встречь потоку.
В просверках молний под грохот грома, Сивый местами скакал, местами брел, местами плыл. Сквозь завесы ливня он все высматривал на берегах убежище, хотя бы маленько да поукрывистей. И когда овраг, наконец, пошел на взъем, когда овражные склоны сошлись, сровнялись, во мгле ливня обнаружился густой ельник.
Сивый прянул туда радостным галопом. Он сразу почувствовал, как шершавые, но и добрые, гибкие лапы седых от воды елей на опушке обжали, обгладили его мокрые бока, затем радушно пропустили в самую глубь, в чащобу, в полную там тишину.
Гром здесь звучал далеко, вокруг успокоительно пахло влажною хвоей, грибами-сыроежками, а брызгало, капало не так сильно.
Но вот только было Сивый собрался занять под одной из густых елок место посуше, только было поуспокоился, да глянул на близкую от себя тоже еловую чащобинку, и — обмер, застыл.
За ветвями той чащобинки стоял, не двигался, смотрел на Сивого кто-то живой.
Живым-живой, с теплыми, внимательными глазами, и — в тумане леса удивительно схожий с пропавшей матерью, с Чалкой! Схожий с нею высоким поставом сильного тела, буроватым, почти серым окрасом, и, может быть, даже мордой, если бы морда не была загорожена еловыми лапами почти до самых, так пристально глядящих на Сивого глаз.
Сивый вполголоса, чуть ли не по-младенчески, жалобно ржанул, робко ступил в ту сторону.
Ступил, замер, опять шагнул.
А укрывалась за соседними елями совсем и не Чалка. Стояла там лесная жительница — лосиха. И был около нее сеголетошный, почти уж большенький лосенок. Он, такой же безрогий, ушастый, как его родительница, тоже уставился на Сивого: «Что, мол, это за странный пришелец объявился рядом с нами?»
Сивый, осознав свою ошибку, да увидев еще и лосенка, растерялся: «Бежать или не бежать? Остаться тут или не остаться?»
А большая, на высоких с белыми чулками ногах лосиха из-за укрытия вышагнула, невероятно горбоносую, тяжелую, с круто обвислою верхнею губою морду нацелила на Сивого. Она, вблизи на лошадь не похожая нисколько, втянула в себя издали воздух, как бы принюхалась к запаху Сивого. И вдруг… спокойнехонько поймала губастым ртом зеленую макушку ближайшей молодой осинки, срезала ее крепкими зубами, принялась неспешно жевать.
Сивый оживленно, словно сказав: «Здрасьте! С вашего позволения и я тут с вами пообедаю!», мотнул головой, быстро склонился, подобрал первое, что попалось под ногами: крохотный лист травы-кислицы.
И повторялось такое раз несколько. Лосиха новую ветку скусит, прожует; лосенок вослед за матерью сделает то же; ну, а Сивый по-прежнему вежливо, не сходя еще с места, опять и опять кланяется, подбирает под ногами траву. И это были с той и с другой стороны молчаливые, но вполне ясные знаки искреннего дружелюбия. Это был уговор о полном взаимопонимании.
Когда ливень отшумел совсем и капли падали только с мокрых деревьев, когда лосиха с лосенком тронулись во свой дальнейший, только им известный путь, то рядом с ними пошел и Сивый. Он шагал, будучи уверен, что у него теперь есть даже в глухом лесу добрая компания.
Глава 6
НЕЧИСТАЯ СИЛА
Сивый уходил с лосями и не знал, не догадывался: дома-то о нем не позабыли ничуть, дома его не только вспоминают, его старательно ищут.
Незадолго до грозы, после первой неудачной разведки с дедом, Колька вновь, сам один, побежал под угор. Мальчик рыскал там не хуже любого, заправского следопыта. Он прочесал каждое укромное местечко на пастбище, спустился в конце концов к речному перекату. И там на песчаной кромке обнаружил уходящие прямо в воду четкие оттиски копыт. Оттиски глубокие, сильные, по которым понятно сразу: конь тут бросился в стремнину со всего быстрого бега, да и на той стороне хорошо виднелось то место, где конь преодолел береговую кручу.
Колька тоже хотел было устремиться на ту сторону по здешнему броду-переходу, но тут же передумал.
Передумал не из-за того, что брод был коварен, извилист и на нем запросто было угодить в холодную яму к ракам, а передумал по причине иной. Он сообразил: с пустыми руками ловить напуганного, беглого коня не очень-то способно, и помчался обратно в гору к своей избе.
На зеленой лужайке у крыльца тоже виднелся след. След от трактора, которого на месте уже не оказалось. Отец угнал его на сдачу, на полный расчет с переселенческим начальством, и теперь у крыльца на траве оставалось лишь масляное пятнышко да рубцы от стальных гусениц.
Обо всем этом Колька подумал мельком, на крыльцо взлетел вихрем, дверь в избу раскрыл махом, с порога закричал:
— Дедушка, где ключ от конюшни? Узду надо взять! Мама, подай скорей хлеба, я бегу ловить Сивого! Он где-то тут, у нас за речкой!
Дед сутулился на скамье у распахнутого окошка, ровнял; ножом сучкастую палку, готовил себе подпорный посошок. От ора внука он палку чуть не уронил, встрепенулся сам:
— Да неужели? Да неужто правда? Тогда и впрямь, беги, хватай уздечку!
Старик оперся на палку, шагнул к двери, на широком косяке которой, на гвозде постоянно висел ключ от сельской конюшни.
Из-за кухонной переборки выглянула мать. Несмотря на то, что время ушло далеко за полдень, она еще только дотапливала печку. Утро нынешнее было так необычайно путано, перепутано, что мать лишь теперь смогла по-настоящему приняться за стряпню.
Заслышав о Сивом, рассияла и она:
— Вот славно! Веди его домой скорее. Я, может, в кладовке в ларе овсеца ему наскребу…
Но узнав, что Колька вместо живого коня отыскал у реки всего-навсего неизвестно куда убегающие следы, мать с дедом утихли.
— Ох, парень! Да ведь по пустым следам можно гнаться долго и все без пользы. Ведь за рекой-то, за лугами — лес. На немереные версты одни дебри да чапыжники. Чуть сбейся — не отыщешь обратно пути… И, смотри, смотри, какой страх оттуда идет!
Мать подпихнула мальчика к окошку, дед тоже пригнулся туда. Через раскрытые створки сразу обдало холодом. А над дальними гребнями леса и над лугами, и над рекой угрюмо клубилась та самая туча, которая в потемнелых, мокрых чащобах уже накрыла Сивого.
Туча рокотала, вспыхивала, тяжело накатывалась, — она плеснула первыми каплями на резко позеленелые гуменники, на черные там бани, и вот ветровой шквал, молнии, гром, заходили и по деревне.