- Но это еще совсем не все... - придвинул стул к Евдокимову, наклонился к уху, дыша смесью перегара и дерьма. - Слушайте, слушайте! Но предупреждаю: только для вас, на агентурном, так сказать, уровне. Я понимаю, с кем имею дело. Так вот: на самом деле Женька заманил Ющинского в печь по наущению своей матери Верки. Андрюшка что-то такое слыхал у нее в квартире, во время блатной сходки - ну, и подгадали. Еврейская пасха наступает, понятно, что жиды ищут жертву,- Женька и подстроил под них, а они его кончили - на мацу, а Верке выгода, воры не проданы оказались! Жуткая история...
Это была каша - Евдокимов так и ощутил. Выудить правдивую информацию из алкогольного бреда было - на первый взгляд - никак невозможно, но заволновался надворный советник: что-то мелькнуло в рассказе безумного фонарщика эдакое; это непременно следовало отделить от плевел и использовать... "Ладно, не будем торопиться..." - сказал себе под нос, вспрыгивая на подножку трамвая и опасливо заглядывая в салон: а вдруг опять треклятая "маска"?
Но уже на следующей остановке поджидала Евгения Анатольевича совсем уж неожиданная встреча. Едва сошел - схватили под руки, выкрутили и поволокли, зажимая рот дурно пахнущей перчаткой. И глаза сразу же закрыли колючим шарфом, грубый голос прохрипел:
- Будешь паинькой - может, и жив останешься, подсевайла жидовская...
И Евгений Анатольевич понял, что находится в руках истинно русских. "Это ничего, - подумал облегченно,- это совсем ничего, все равно следовало познакомиться, сделаем это теперь. А злы, однако, сподвижнички..." Письмо к единомышленникам от Парамона ожидало своего часа в боковом кармане, так что бояться оснований не было. "Они еще вздрогнут, дураки..." - подумал лениво.
Посадили в закрытый экипаж, повезли, долго длилась дорога, поначалу пытался замечать повороты и расстояния, но - плюнул. Не было сноровки Мищука. "Вот бы его сюда... - подумал с горечью, - он бы сразу вычислил куда везут... Влип, конечно, и сопротивляться никак нельзя - убьют, не разобравшись, публика ведь..." В это словечко вложил и презрение к их прямолинейной тупости, и к методам. Далеко ли уедешь с такими методами...
Наконец приехали куда-то, повели под руки, сразу вспомнилось толстовское, о Пьере Безухове, когда того принимали в масоны. "Ложное это все... - летело в голове. - Ложное и глупое. За Русское государство иначе бороться надобно..." Но как именно - не знал. Внезапно почувствовал, как холод улицы сменился тишиной и домашним теплом, развязали глаза, оказалось, что стоит посреди большой комнаты, а вокруг человек тридцать типично "союзнического" вида, среди них двое или трое выделялись вполне интеллигентным обликом и одеждой. Подошел Голубев (узнал сразу и нервное лицо, и глаза, горящие неземным пламенем, и мелко дергающийся рот).
- Мы за вами следим, потому что следим за больницей. Это очаг еврейского заговора. Если хотите что-нибудь сказать - говорите. А то поздно будет.
- Не пугайте... - обиделся. Да как он, мальчишка, смеет? - Я не пугливый. Объяснения нужны? Извольте. Из журнала, "Новое время" называется. Если приходилось читать...
- Читали, читали... - послышалось. - Национальный журнал, наш.
- Зачем же вы, русский человек, оказались в доме у еврея? И не просто еврея, а подозреваемого?! - крикнул Голубев.
- Как вы прямолинейны, господа... - сказал хмуро.- А если я собираю информацию?
- Это зачем? Это что? - Слово, судя по всему, многим было незнакомо.
- Это сведения. Я написать хочу. О евреях. Как живут. Что делают. О чем думают. Уверен: это полезно выйдет. Больше понимания - меньше подозрений.
Они переглядывались, кто-то сказал:
- А чего на него глядеть? Тем более что русский. Об них не писать надо, их убивать следует!
- Ну, этого в программе "Союза" нет, - сказал уверенно. - Там ведь как? Признать их всех иностранца ми и всячески способствовать, чтобы уезжали. На историческую родину. Гуманно и действенно.
Голубев покачал головой.
- Это программа союза, которым руководит выкрест Дубровин. Он дела не сделает, потому что еврей еврею глаз не выклюет. Мы вам не верим. Вы опасный человек. Вот, все считают, что вас надобно сбросить в Днепр.
Истинно русские согласно замычали и закивали, Евдокимову стало страшно. Слегка подрагивающей рукой торопливо влез в боковой карман визитки и достал письмо.
- Вот, читайте, если словам не верите...
Голубев развернул, просмотрел, отдал своим. Письмо пошло по кругу. На лицах "союзников" не отразилось ровным счетом ничего...
- Теперь понятно? - победно спросил Евдокимов.
- Глупый вы человек... - с некоторым даже сочувствием произнес Голубев. - Я же вам объяснил: Дубровин наш враг. А вы опять за свое... Ведите его, господа. Только чтобы без шума и грязи.
Подскочили двое, на лицах тупой восторг, глаза сияют... Что оставалось Евгению Анатольевичу? Но решил потянуть время.
- Ну, ладно, господа, тогда объясните: программа Дубровина вас не устраивает. Чего же вы хотите? На самом деле?
Голубев вздохнул.
- Несбыточная мечта... Их не переселять надобно и не в правах ограничивать. - Помолчал, безразлично вглядываясь в лицо собеседника. - Их надобно кончить. Всех до одного. Бабушек, дедушек, девушек и юношей - всех, без разбору. Решить проблему окончательно, раз и навсегда. Нет евреев - нет и проблемы. Не согласны?
- Да ведь... это же дикость... - выдавил Евгений Анатольевич. - Так ведь нельзя...
- Кому "нельзя"? Вам? Подсевайлам? Хлипким выродкам? Вам нельзя... А нам - можно! Русская земля должна быть очищена! И мы ее очистим. Ведите...
Теперь уже было "все". Евдокимов облизнул пересохшие губы, сказал невнятно:
- Моя фамилия Евдокимов. Позвоните Кулябке. Немедленно.
Переглянулись, Голубев пожал плечами.
- Нам господин Кулябко не начальник. Зачем нам ему звонить?
- Я чиновник Санкт-Петербургского охранного отделения, - выдавил Евдокимов. - Нахожусь здесь по приказу департамента.
- Документы? - протянул руку Голубев.
- Не ездят на такое задание с документами. Обо мне знает Кулябка. И помощник начальника ГЖУ полковник Иванов. Звоните! - кричал, теряя контроль над собой.
И снова переглянулись.
- Позвонить? - спросил Голубев.
- А чего? - отозвался толстый, бритый наголо. - Оне наговорят - вовек не расхлебаешь. Сказано - сделано!
Евдокимова поволокли; он успел оглянуться и вдруг увидел на стене то, что во время разговора было скрыто за спиной - картину. Хотя и без рамы, но выглядела внушительно: в центре, на возвышении, стояла Императорская Семья; вокруг - родственники; далее ударяли по глазам разноцветной формой полки гвардии; за ними сплошь серые, армейские. Еще дальше темнели плотной стеной чиновники, отдельными шеренгами располагались жандармы, охранники и члены союзов: Русского, Михаила Архангела, Двуглавого орла. И со всех сторон черным клином перли на эту оборону евреи в черных лапсердаках и котелках, с пейсами до земли; передовые держали в руках знамена с надписями на иврите. Кое-где ровная линия обороняющихся выгибалась от натиска, где-то дала трещину, и нападавшие прорывались, мгновенно увеличивая дыру. И там, где они мчались, среди защитников Царя клонились долу раненые, лежали убиенные, и ребенок с льняными волосами протягивал ручонки, пытаясь преградить врагам путь... "Занятно-то как... - неслось в мозгу. - Мальчик... Надо же..."
- А что означает... - захрипел, - мальчик? Ну... там...
- Чистоту наших намерений означает... - ответствовал Голубев насмешливо. - Вы больше молчите - дольше проживете.
Снова посадили в закрытый экипаж; глаза по-прежнему были завязаны, на этот раз марлей или бинтом - так показалось. Вскоре лошадь пошла ходче, книзу, Евдокимов догадался, что свозят к Днепру - угроза оказалась не пустой. "Вот как погибать приходится, - думал с горечью. - Кажется, одного мы поля ягоды, а вот, поди ж ты..."