- Катя... Скажите внятно: почему вы мне хотите помочь?
- Толстого помните? Все честные люди должны взяться за руки и противостоять бесчестным. Так просто все...
- Что ж... Действительно просто ("Какая милая девочка")...
Вдруг стало томительно и странно. Почему? Она не понимала.
- Как мы... сделаем это? (Что "сделаем"? И что значит "это"?) - Катя села за стол и вытянула руки; сомкнутые в кулак пальцы побелели от напряжения.
- Вы волнуетесь? - дружески улыбнулась Зинаида Петровна.
- Я хочу, чтобы вы поверили мне. Не удивляйтесь. Не думайте, что я сумасшедшая... Понимаете, мы выйдем в город. Мы станем ходить по улицам. Зайдем в рестораны, в музеи, у нас "Голгофа" есть, очень впечатляет, такая удивительная реальность - страдания Христа. Я знаю: рано или поздно Мищук увидит вас и подойдет...
Боже мой, боже мой... Какая нервная... Все похоже на дурной роман...
- Катя, милая, вы уверены? Да как же он узнает? Я не понимаю.
- Просто узнает, - сжала губы, рот исчез, так бывает у покойников. - В Сыскной полиции у Мищука есть друзья. Они увидят вас и передадут ему.
- Почему бы вам не сделать это, Катя? Вам - сподручнее.
- Вы, право слово, шутите. Мы не знакомы. Если бы я могла встретиться с ним - я бы его привела сюда. Разве не так?
Так. Конечно же - так. И все же... В ее речах было нечто такое... Неуловимое. Входишь в комнату и - запах. А понять нельзя. И вдруг крыса в углу. Дохлая...
- А вы... - Катя потупила глазки, ладони нервно поглаживают одна другую, лицо вспыхнуло. - Вы знаете кого-нибудь из Сыскного?
Зинаида Петровна пожала плечами.
- Откуда? Я первый раз в городе...
- Да, - Дьяконова сдернула скатерть, встряхнула. - Сейчас мы поужинаем и ляжем спать. Утром - как договорились. У меня только одна кровать, вам не противно будет?
- Бог с вами, что вы... (Знала бы ты... Даже в детстве никогда не спала в одной кровати. С мамой. С сестрами. Но если дело того требует...) Только я с краю, хорошо?
...Поутру, наскоро выпив крепко заваренного чая с румяными булочками (когда только и успела Катя их принести?), сели на трамвай и отправились в город.
- С чего начнем? - спросила Зинаида Петровна.
- О-о, у меня целый план! - воодушевленно отозвалась Катя. - Я думаю, что теперь у Евгения Францевича очень много свободного времени и, как человек интеллигентный, он непременно захочет побывать в театрах, музеях, разве нет?
- Не думаю... - с сомнением произнесла Зинаида. - В общественных местах его станут искать прежде всего!
- Вы так считаете? - В голосе Кати звучало превосходство, - уверена, что ошибаетесь! Почему? Да потому, что Мищук - талантливый полицейский! Он владеет приемами гримировки, изменения внешности! Я убеждена (хотя вы это знаете лучше), что он не станет отсиживаться! Он будет продолжать!
Зинаида Петровна словно споткнулась.
- Что? Что он будет продолжать, милая Катенька?
- Ну-у... - Катя смутилась. - Не знаю... Его из-за чего-то арестовали? В городе ходят слухи, что он евреев выгораживал. Знаете, я лично считаю, что евреи невиновны и те, кто возводит на них напраслину, - делают это не из фактов, а из убеждений! Так вот: Мищук станет выяснять причины своего ареста, разве не так?
Не глупо... Очень даже похоже на Мищука ("Хотя вы это знаете лучше"). И в самом деле, он бросится в бой!
- Куда хотите? - щебетала Катя. - Слева - музей истории! Справа Святой Владимир!
Трамвай миновал колонну-памятник и въехал на площадь. Зрелище открылось величественное: торжественная фигура с крестом, дома под стать, но все изгажено: уродливые будки, грязный фонтан...
- У нас, в Петербурге, все слишком ровно... - Зинаида Петровна не скрывала восхищения. - Какой славный город...
- Тогда - на "Голгофу". - В голосе Кати прозвучало нечто многообещающее и загадочное.
Удивительный город... Зинаида Петровна с рождения вросла в столицу и полагала, что ничего краше нет нигде и быть не может. Ее оград узор чугунный, воспетый поэтом, ее улицы, прямее которых не было в мире, - и это отметил самый великий писатель всех времен, наконец - Летний... Детские сны роились здесь и смешивались с явью; девочкой помнила лебедя на фоне темно-красных стен Михайловского замка, и девушкой помнила - он все плыл и плыл, и ваза осьмнадцатого века стояла навсегда, и оркестр играл, и шелестели кринолины. Торжественно, чудно, парадно и призрачно... А здесь все звучало иначе - жизнь, бьющая через край, яркое небо, холмы и Днепр огромный, живой... Да. Найти Евгения, освободить и поселиться где-нибудь неподалеку от этих радостных для души мест...
- Смотрите, какое внушительное помещение! - сказала Катя. Она стояла перед дверьми, ведущими не то в театр, не то в усыпальницу. - Вам нравится? Господи, у меня такое хорошее предчувствие! - Катя тянула Зинаиду Петровну изо всех сил, словно и в самом деле ожидала, что Мищук вот-вот появится. Разве это не потрясает?
Перед ними плыл в исчезающем мареве Вечный город. За квадратными выступами высокой стены он скорее угадывался, нежели существовал реально, и так трудно было постичь, что отсюда явился скорбному, во зле лежащему миру нездешний лик Спасителя. Зинаиду Петровну не задевал беспомощный стиль, школярское исполнение - ведь авторы стремились создать не образ, но иллюзию, по-детски желая добиться эффекта присутствия, что, наверное, хорошо для видовой панорамы, но не для религиозно-философской. И все равно мнилось: безысходная, тысячелетиями накопившаяся усталость и нарастающее желание не жить, но грезить - сменяется вдруг непостижимо возникшим прозрением Его Царствия не отсюда. И уже знала, что торжествующие римляне у Креста, убежденные, что их дни от века и навсегда, - всего лишь пигмеи, не догадывающиеся, что остается им миг единый... И толпа, созерцающая крестную смерть, как всегда созерцают ничтожества (с любопытством скотов и бессмысленной радостью) гибель ближнего своего - не поймет ничего... И Иоанн, золотоволосый Пророк и Апостол, единственный среди них, темных и несчастных, узнавший Предвечное Слово, не нужен им... А ведь оно было, есть и пребудет. "Правда Твоя - Правда вовеки, и Слово Твое- Истина..." всплыло из неведомых глубин слышанное в далеком детстве, на похоронах.
...Катя между тем исчезла, растворилась, Зинаида напрасно смотрела во все стороны - кроме двоих, что стояли неподалеку и молча разглядывали живопись, в помещении панорамы не было никого. Хотела крикнуть (детское желание, невоспитанность, но так вдруг страшно стало здесь, одной, в начале Нового времени, "Я теперь за две тысячи лет до своего появления на свет..." - пошутила мысленно, но сделалось еще страшнее). И вдруг услышала (говорил тот, что был пониже ростом, поплотнее, телеснее, что ли):
- Я смотрю на них и ощущаю нечто ужасное, невозможное даже...
- Все гораздо проще, любезнейший Алексей Семенович, - отвечал второй высокий, стройный, с красивой русой шевелюрой и короткой прямоугольной бородой, окаймлявшей такой же квадратный, судя по всему, подбородок. Изящные очки в золотой оправе поблескивали торжественно и празднично. - Вы только вспомните, как сказано (место, на котором мы теперь стоим, навевает, согласитесь): "Поразит тебя Господь злым вередом, так что не сможешь излечиться!" Разве не исполнилось? Они все в коросте! На их головах парша! Как метко их называют "пархатыми"! Они мучаются чирьями и трахомой, зайдите к ним - вы услышите, что у всех у них - "печень", национальная болезнь, согласитесь! Мне говорили, многие из них верят: если больное место помазать христианской кровью... Вы понимаете?
- Наступит исцеление... - ответствовал Алексей Семенович. - Суть их религии в семи словах: "Шема Исроэль Адонаи эло гену, Адонаи эход", это значит - "услышь Израиль, Господь Бог наш, Господь един!" Главное слово: "Эход"! Оно означает: "Единый". И обоначается цифрой "13". Мы все понимаем: тринадцать ран на виске мученика есть прямое доказательство их проклятого участия!
Заглянул Зинаиде Петровне прямо в глаза, смотрел, не мигая, долго; стало нехорошо, рвотный ком уперся в подъязычье.