– Привет Оль! А как же твои планы?
– Отложились! И мы с первой электричкой к Вам на огонек. Мой мышонок соскучился! – Мышонком она называла не Максима, а свою чрезвычайно чувствительную, хоть и небольшую часть тела.
За болтовней Максим заметил, что Тимофей не сводит с Перловой глаз. Эта сучка тоже была не против, и активно своей лапкой то хватала Тимофея за руку, то слегка поглаживала его по колену.
Олька начала устраиваться, а Максим подошел к Тимке:
– Ты там скажи, что ко мне неожиданно жена приехала, мы вроде разводимся, но она больная, неудобно, – Олька уже пристраивалась на диване, и Максимкин удав рвался поохотиться на мышку.
Вечером все собрались за ужином. Аська приготовила пиццу. Пили пиво. Внезапно Олька вскрикнула. На губе у нее появилась капелька крови. Она несколько секунд молчала, что-то ища во рту, затем выплюнула кусок стекла, размером с фалангу большого пальца.
Интересно, подумал Максим, неужели Аська перепутала, и вместо Перловой, положила стекляшку в кусок Ольки. Или… Мысль была щемяще сладкая и одновременно устрашающая своими последствиями. Мстит ей за меня?!! А может он рано сдался, может еще не все потеряно. Он незаметно скосился на Тимофея, который беззаботно болтал с Анькой.
– Хрен тебе, а не золотая рыбка! – злобно подумал Максим, не имея в виду Перлову.
Идея о том, что стекло могло случайно попасть в пищу, даже не приходила в его голову. Он посмотрел на Аську. Та искренне переживала случившееся, просматривая остальные куски пиццы.
В разгар вечера Тимофею не понравился Аськин вид. Он трогал ей лоб, заглядывал в горло, щупал пульс и многозначительно намекал на манифестацию вирусной инфекции. В итоге консилиум решил, что Аська заболела, и будет изолирована на диване, Катерина ляжет на кушетке, а Тимофей и Аня Перлова – на полу. Максим с Олькой, на правах молодоженов, ушли в свою комнату.
Утром, пробыв сутки, и взбаламутив всю компанию, девушки засобирались. Их никто не удерживал. Ситуация накалялась, и удалить из эпицентра потенциального взрыва нескольких возмутителей спокойствия было бы только на пользу.
Максим проводил их до станции и возвращался, погруженный в невеселые мысли. Ему не надо было спрашивать Тимофея, было ли у него что-то с Перловой. Это было так очевидно, так мерзко. В задумчивости он рубил руками воздух. Тимофей должен отпустить Аську, что б у нее был выбор, а него появился бы шанс. Сбоку показался киоск. Максим купил на вечер четыре бутылки фисташковой настойки и отложил дальнейшие размышления до разговора с Ахавом.
Фисташковая настойка была русским ответом «Amaretto Disaronno». Кашинский завод выпускал это отличное пойло, которое нравилось девушкам, и было достаточно крепкое для мужиков.
Амаретто Максим пил лишь однажды. Давид затащил его в чужую общагу, на день рождение девочки. Народу было немного, парней кроме них вообще не было. Стол украшала квадратная бутылка знаменитого ликера. Для улучшения вкуса, напиток разводили сгущенным молоком, разбавленным кипятком. Максим сильно сомневался, что классика итальянского виноделия нуждается в улучшении, скорее типичная общажная рачительность. Спать он лег на полу между двумя девушками. Одна толстая, заснула сразу, вторая, страшненькая и худая, заявила, что у нее завтра утром зачет, и если он собирается ее трахнуть, пусть не затягивает. Затягивать Максим не стал, но долго не мог завершить начатое. В середине ночи именинница разоралась, что даже наушники плеера не заглушают их собачью возню, и попросила поскорее все закончить. Конкубина тоже хотела спать, и Максиму пришлось остановиться на полдороге, после чего он два дня с опаской переставлял ноги. Ответственным за аноргазмию был назначен ликер Амаретто.
Прощальный вечер получился грустным и натянутым. Максим быстро набрался, стараясь не встречаться ни с кем глазами. Вторая бутылка фисташковой настойки ввергла его в странное состояние. Вроде он хочет заснуть, но появляется четкое осознание, что для сна необходимо определиться с границами тела. Максим начал определять границы, и ужаснулся, когда понял, что контуры его тела потеряли свою материальность и стали вероятностями, которые зависели не только от эффекта наблюдателя, но и от метода измерения. Части тела, в процессе измерения становились то ртутно-текучими, то карандашным наброском, то сладким запахом сирени. Результаты всех измерений оказались разными и нЕкто, кто это все затеял, сообщил, что тело, не имеющее фиксированных границ, не может существовать. Тело исчезло, всосавшись в кровать, и сознание Максима провалилось в черноту.