Уже некоторое время снаружи, сквозь каменные перекрытия, доносился приглушенный гул. Потом подземное помещение внезапно сотряс громовой удар, от которого поколебались самые камни под ногами и над головой, а с потолка посыпалась мелкая крошка.
— Зрители прыгают и топают на скамьях, — с безразличным видом пояснил Манетос. — Особенно неприятно, когда они орут и подскакивают в унисон…
Один из учеников приоткрыл тяжелую дверь и выглянул на арену.
— Святейший, — обратился он к Манетосу. — Там опять нужна наша помощь.
— Что ж, ступай и привези тело, — ответил жрец и перешел к другому каменному столу, пока еще не занятому.
В дверь ворвались лучи слепящего солнца, и Манетос, пользуясь светом, принялся сдвигать в сторону сосуды и инструменты, освобождая место для трупа.
— Если хочешь уйти, — через плечо сказал он Конану. — лучше воспользуйся внутренней дверью и, ступай через тоннели. Незачем, чтобы зрители обращали слишком много внимания на моего помощника, да и на тебя тоже.
Яркий свет снаружи слепил глаза, успевшие освоиться с полумраком, но Конан все-таки постоял в дверях, глядя, как двое обитателей подземелья волокут по песку в свое логово еще одно красивое сильное тело. Можно было отчетливо распознать имя победителя, постепенно затихавшее на устах распаленной толпы.
— Ба-фо-мет!.. Ба-фо-мет!..
Для юного гладиатора, бывшего уличного хулигана, это была уже третья победа в единоборстве. Киммерийцу хотелось посмотреть, кого он сразил на сей раз.
Вот тело с лязгом и царапаньем пересекло порог, покачиваясь на холщовых носилках… Заляпанные кровью доспехи придавали ему особенно тяжеловесный и бесформенный вид. Конан видел, как расстегнули подбородочный ремень и сняли с головы мертвого неуклюжий гладиаторский шлем. Обросшее щетиной, безжизненно-бледное лицо принадлежало давнему товарищу Конана по тренировкам в учебном зале и ночным кутежам в «Прогулочной барже». Это был Игнобольд.
Киммериец с горечью выругался.
— Святейший! — подал голос младший жрец. — Смотри, Учитель, он еще жив!
Он уже снял с тела располосованный нагрудник и указывал пальцем внутрь глубокой, сочащейся кровью раны. Там, возле основания шеи, почти незаметная среди кровавого месива, в самом деле, пульсировала жилка!
— Во имя Митры!.. — выдохнул Конан, разыскивая взглядом свой меч. — Посмейте только добить его, и я такое над вами учиню!..
— Хватит болтовни! Лучше подойди-ка сюда и помоги взгромоздить его на стол! — деловито распорядился Манетос.
Жрецы с готовностью окружили раненого, но Конану помощи не понадобилось. Нагнувшись, он подхватил на руки тяжелое тело и переправил его на стол. Когда доспехи лязгнули о камень, Игнобольд сдавленно застонал. Главный жрец досадливо отпихнул Конана и наклонился пониже, рассматривая повреждения.
— Вы двое, несите иглы и нитки! Да не забудьте свежие повязки для мумий — перевязать раны! — начал он распоряжаться. — Ты! Будешь держать ему голову. Ты, Зиво, бегом за миской чистой воды. А ты, гладиатор, как тебя там, придави нижний край раны, вот тут. Положи руки сюда и сюда… нет, не так, а вот так… теперь надави! Сильнее!.. Хорошо… а теперь не отпускай…
Конан, отнюдь не привыкший, чтобы им вот так распоряжались и чуть ли не кричали, тем не менее, повиновался беспрекословно. Между его пальцами сочилась кровь, приходилось стараться изо всех сил, чтобы ладони не соскользнули с похолодевшей, влажной кожи Игнобольда.
— Что толку заталкивать кровь обратно внутрь тела? — все-таки спросил он сквозь сжатые от усердия зубы. — Она и так почти вся уже вытекла на песок…
— Мы пытаемся удержать в теле то немногое, что в нем еще задержалось, — тоже сквозь зубы пояснил Манетос.
Дождавшись воды и тряпок, он трудился над раной, промывая и очищая. Время от времени он растягивал в стороны рваные края и заглядывал вовнутрь.
— Рана глубокая, — сказал он, наконец, — но все же можно постараться что-то сделать… Кость, правда, рассечена, но это не беда: срастется. Держи крепко, пока я буду лить… вот так… А теперь отпусти и дай мне взглянуть, что получилось. Хорошо… Теперь нажми здесь…
Кровотечение почти прекратилось: то ли благодаря прижатию, то ли оттого, что просто нечему стало вытекать. Конан молча смотрел, как Манетос отбросил кровавые тряпки, выбрал иголку и продел нитку в ушко. И принялся за ювелирную работу при неверном свете свечей…