Бережно, словно драгоценную, кхитайской работы фарфоровую вазу, обнимал он свою королеву, прекрасную, как раскрывшийся на заре, увлажненный утренней росой бутон розы. Троцеро видел, с какой завистью многие взирают на них, и от этого на душе у него потеплело, ведь он пригласил лишь своих друзей, и среди них не было черных завистников. К тому же чувства окружающих были вполне понятны ему, ощущавшему то же самое… Да и как, в самом деле, можно не завидовать чистой, светлой завистью, видя настоящую большую любовь, пронесенную сквозь годы и тяжелые испытания?!
Поймав себя на этой мысли, граф усмехнулся: ему ли жаловаться на судьбу! Верно поставив в свое время — не по расчету, но по велению сердца — на киммерийца, в дальнейшем он ни разу не пожалел о сделанном выборе и даже не потому, что, став королем, Конан остался его другом. Аквилония, до того заплывшая жиром и раздираемая внутренними пороками, наконец-то задышала полной грудью, и в этом как раз была заслуга именно его, короля, мечом прорубившего себе дорогу к трону!
Троцеро посмотрел на пирующих и вспомнил другой бал почти десятилетней давности, когда юную королеву похитила гнусная тварь, а король, не раздукя мывая, снял со стены свой верный меч и отправился в путь, чтобы пройти полмира и вырвать ее из грязных лап кхитайского мага Ях Чиенга! «Тьфу ты!— одернул он себя.— Не к месту и не ко времени такие мысли!» Он выругался, не думая о том, что, вполне возможно, возникли они совсем не случайно. Если бы граф оглянулся… Но он совсем замечтался, а потому не видел, да и не мог увидеть застывшего в окне у него за спиной лица.
Лик прекрасной женщины, неподвижный, словно маска, до поры отрешенно взирал на пирующих, словно не видя их. На первый взгляд он производил впечатление необыкновенно искусно выполненного витража. Однако длилось это недолго. Вот взгляд женщины дрогнул, принялся шарить по толпе, пока не отыскал короля с королевой, и какое-то время неотрывно следовал за ними по залу. Что за мысли в это время рождались в голове незнакомки, этого не мог знать никто, но в следующий миг прекрасное лицо исказилось гневом и жгучая ненависть до неузнаваемости исказила прекрасные черты. Но и эта перемена закончилась быстро: ненависть сменилась диким беззвучным торжествующим хохотом, и видение пропало.
Ничто не изменилось. В зале царила все та же атмосфера бесшабашного веселья, и никто, ни один человек, не увидел зловещего предзнаменования.
— Хорошо-то как!
Киммериец посмотрел на жену, и та согласно кивнула. Она обожала эти редкие часы блаженного покоя, когда они оставались втроем, а еще лучше — вдвоем, и безжалостная длань государственных дел не могла дотянуться до ее ненаглядного Конана и отобрать его. К сожалению, случалось такое слишком уж редко, но сегодня выдался один из таких замечательных дней. Впрочем, могло ли быть иначе? Ведь они и приехали сюда именно за этим!
Они сидели на берегу тихого пруда, поросшего золотистыми кувшинками и белоснежными лилиями, в неподвижной глади которого, как в зеркале, отражалось ярко-синее небо с плывущими по нему белоснежными барашками облаков. Правда, это безмятежное спокойствие наблюдалось несколько дальше на глубине. У самого же берега, на мелководье, принц Конн развил бурную деятельность. Вооружившись острогой, он безуспешно пытался добыть рыбу к обеду, и особое его раздражение вызывало то, что добычи-то было сколько угодно. Соблазнительно огромные рыбины, словно дразня, плавали вокруг, время от времени замирая на месте, но лишь до тех пор, пока он не приближался к ним и не заносил свое оружие для решающего удара. Стоило Конну прицелиться, очередная жертва, лениво вильнув хвостом, легко отплывала в сторону на недосягаемое расстояние, и там замирала, словно говоря: «Экий ты неловкий, дурашка! Ну-ка, попытайся еще разок!» Король с королевой с интересом наблюдали, чем кончится эта охота, когда незадачливый рыбак замер вдруг с таким видом, что оба поняли: принц решил перейти к более решительным мерам и ищет способ, как побыстрее выпустить воду из пруда.
— Отец!— наконец отчаялся он, не выдержав подобного издевательства, и, грозно нахмурившись, сердито уставился на Конана, словно тот всякий раз подсказывал хитрой рыбе, когда настает решающий момент для бегства.— Я ведь двигаюсь совершенно бесшумно!
— Она просто видит твою тень!— ухмыльнулся Конан.
Конн с сомнением посмотрел на солнце, на воду, но позицию все-таки сменил.
— Какой ты у меня умный!— промурлыкала ему на ухо Зенобия и нежно коснулась губами щеки мужа.
Почти десять лет они были женаты, но и сейчас, на шестом десятке, несмотря на прожитые совместно годы, Конан чувствовал себя как влюбленный юнец. От легкого прикосновения нежных губ сердце его застучало с перебоями, то замирая и грозя остановиться, то бешено колотясь, готовое выскочить из груди. Он сжал Зенобию в объятиях, и оба повалились в траву, едва не раздавив кошку, которая лениво подняла голову, но, увидев, что опасности нет никакой, вновь свернулась кольцом и уютно замурлыкала.
— Отец! Я поймал ее!
Конн стоял на отмели и, держа наперевес свое оружие, с восторгом глядел на огромную, пронзенную насквозь рыбину, бившуюся на острие. Конан с сожалением поднялся, поймав на себе лукавый взгляд Зенобии, и направился к сыну, по пути отряхиваясь.
Травинки и нежные лепестки цветов пестрым мусором полетели на землю
— Молодец, сын!— похвалил он.— Еще немного, и можно будет разводить костер.
Он подошел к самой кромке воды, прикидывая про себя, что в принципе и этого улова вполне хватит для ухи, когда чутье варвара, все эти годы жившего в короле Аквилонии, заставило его насторожиться. Улыбка замерла на лице Зенобии, Конн закрутил головой, мгновенно позабыв и про рыбу, и про уху, но ни принц, ни королева так ничего и не услышали. Ничего не слышал и Конан, но неким-то непостижимым образом уже знал, что кто-то быстро приближается к ним, и ничего хорошего от неведомого гонца не ждал.
Не говоря ни слова, знаком заставив Зенобию опуститься обратно в высокую траву, где она могла легко спрятаться, он направился к кромке леса, мимо старого лесника, с луком в руках выскочившего из хижины. Конн сбросил рыбину в траву и мгновенно очутился рядом с матерью, готовый, если понадобится, защищать ее своей острогой. Король и ему, и лесничему жестом приказал опустить оружие, сам же продолжал двигаться вперед, мягко и бесшумно, словно вышедший на охоту тигр. В наступившей тишине тихое щебетание птиц и стрекотание кузнечиков казалось оглушительным, тревожным предупреждением, заставляя Зенобию, которая привыкла доверять инстинктам мужа, зябко ежиться, холодея от невольно подступившего страха. Слишком уж резким оказался переход от безмятежного счастья к тревожной неизвестности. Не видя ничего вокруг, она смотрела на мужа, а потому не заметила, как беззвучно подошедший Конн взял ее за руку.
— Не бойся, мама,— тихо, но твердо сказал он,— ведь отец с нами.
Зенобия посмотрела сыну в глаза, и в груди у нее сразу потеплело. В тот же миг она услышала бешеный перестук копыт, вновь невольно напряглась, и все равно всадник выскочил из-за последнего поворота дороги, скрытого густыми зарослями жасмина, совершенно неожиданно. Незнакомец натянул поводья, конь глубоко присел, пытаясь мгновенно остановиться, но не дождавшийся этого гонец спрыгнул на землю и подскочил к королю, не обращая внимания на нацеленную в его грудь стрелу лесничего. Король во второй раз заставил его опустить оружие:
— Успокойся, Тулерон, это свои.
Он услышал, как охнула у него за спиной Зенобия, и поспешно обернулся, но она жестом успокоила его — все нормально.
— Я вижу, ты узнал меня,— сказал всадник.
— Узнал,— кивнул король,— хотя, ты уж не обижайся, и думать о тебе забыл. Сколько лет-то прошло?
— Да уж больше тридцати,— улыбнулся в ответ всадник, а Конан обернулся к подошедшей жене и ни на шаг не отстававшему от нее сыну, который настороженно смотрел на незваного гостя: хоть отец и успокоил их, но кто знает, что он за человек.