Сердце Конана невольно похолодело.
— Рина?— сами собой прошептали его губы.
— Да,— кивнул жрец, и сердце Зенобии болезненно сжалось.
Своим женским чутьем она поняла, что эта девушка когда-то была дорога мужу, но ревности почему-то не испытала, и ей было страшно думать, что это потому, что давняя соперница уже мертва.
— Как?— коротко спросил король.
— Ее распяли стрелами на дереве,— нехотя ответил Мэгил и прикрыл глаза, словно сам в который уже раз снова испытал эту чужую боль.— Она умирала долго… Я не хочу говорить об этом.
— Ты был там…
Конан то ли спросил, то ли говорил сам с собой, но Мэгил кивнул, соглашаясь с его словами.
— А Учитель?— внезапно спросил киммериец.
— Не знаю,— нехотя ответил Мэгил,— я нашел лишь его обгоревшее тело.— Помолчав, бывший жрец спросил:— Ты согласен?
— Нет!— резко, с ожесточением отозвался Конан. Почти выкрикнул, словно криком этим доказывая самому себе свою правоту, может быть, именно потому, что многое внутри него, и в первую очередь память, противилось такому решению.
Что ж, пусть мерзавка — память жжет каленым железом его душу, но он не согласен в угоду ей принести в жертву свою семью! Жертвовать живыми ради мертвых не в его привычках!
— Ты будешь жалеть об этом,— мрачно изрек Мэгил.
— Знаю,— неожиданно согласился король, но его покладистость лишь подлила масла в огонь.
— Не к лицу тебе, Конан, хранить обиду на того, кто над нами! — воскликнул жрец, но киммериец уже взял себя в руки.
— Не в обиде дело,— ответил он,— хотя и ее забыть непросто, но я должен думать о живых.
— Что ж,— Мэгил сделал над собой усилие и смиренно склонил голову,— быть может, ты и прав. Во всяком случае, надеюсь, что это так. Позволь, по крайней мере, не покидать тебя сразу. Возможно, ты изменишь решение.
— Я буду только рад,— согласился Конан, на самом деле обрадовавшись,— но если ты надеешься…
— Нет, нет!— замахал руками жрец, который уже понял, что пока еще ни на шаг не приблизился к своей цели.— Я не стану омрачать твой отдых докучливыми просьбами и досаждать укоризненными взглядами! Просто…— Он помялся.— Ты не сердись, но я не зря упомянул Учителя, и то, что ты был самым сильным из его учеников.— Он вновь замолчал.— То, чего я опасаюсь, мне даже не хочется произносить вслух… Просто я хочу быть рядом с тобой.
— Ну что ж,— неожиданно заговорила королева, и оба тотчас обернулись к ней, словно она была негласной судьей в их споре,— хоть весть твоя и не принесла нам радости, будет хорошо, если в минуту опасности мужа будут окружать друзья. Сильные друзья,— со значением повторила она.— Ты ведь это имел в виду?
— Да, моя королева!— В знак согласия жрец склонил голову.— Но скажи, мы не могли встречаться прежде? Голос твой мне кажется на диво знакомым!
— Вряд ли!— На миг она смутилась под пытливым взглядом гостя и вдруг рассмеялась.— Разве что в одной из прошлых жизней, сквозь череду которых, если верить вендийцам, все мы проходим! Но они же утверждают, что память о предыдущих воплощениях у нас отбирают при рождении!
Сказав это, она неспешно направилась к домику лесничего, а Конн побежал рядом, таща свою рыбу и поминутно оглядываясь на странного незнакомца, посмевшего спорить с отцом и смутившего мать. Гость явно не нравился ему.
Лесничий, который понял, что никакой беды от незнакомца ждать не приходится, отправился с ними. Гость и король остались вдвоем. Остановившись у окна, Зенобия видела, как муж то принимался возбужденно ходить взад-вперед, пиная все, что попадалось на пути, а то вдруг останавливался как вкопанный и не отрываясь смотрел в глаза старого друга.
— Нергал принес его на нашу голову,— ворчал старик-лесничий, пробуя уху на вкус и подкидывая в ароматное варево какие-то лишь ему ведомые травы и коренья, ибо прошло немало времени, а король с гостем, казалось, и не думали следовать за ними.
— От судьбы не уйдешь,— задумчиво ответила королева, которая все это время неотрывно глядела на мужа, но о чем говорил он с их гостем, с такого расстояния разобрать было невозможно.
Она лишь молила Деркэто, чтобы не случилось ничего страшного. Она так долго ждала этой поездки, и все шло так хорошо! За что же судьба ополчилась на них и не позволяет испытать простого людского счастья? Разве они его не заслужили? Обязательно подсунет какую-нибудь гадость, причем в самый неподходящий момент!
Тени насыщались тьмой и удлинялись, делая мир расплывчатым и загадочным. Уха уваривалась и доходила, исходя умопомрачительным ароматом. Лесничий блаженно щурился и вздрагивал, когда во время очередной пробы душистое варево обжигало ему рот, а затем кивал, давая понять окружающим, что вот-вот все будет готово. У Конна, глядевшего на старика, слюнки текли, и он уже совсем было решился позвать отца, когда разорвавший тишину — во второй уже раз за этот день! — топот копыт заставил его позабыть обо всем.
Лесничий вздрогнул, да так и застыл с поднесенной ко рту ложкой.
— Кого еще несет нелегкая?
Стук копыт стремительно нарастал, и уже было слышно, что всадник не один, что скачет, по меньшей мере, небольшой отряд. Выронив ложку и схватив лук, лесничий бросился к окну, чтобы увидеть, как первый из них вылетел из-за деревьев и, не сбавляя хода, направился к дому. Конан с удивлением, а Зенобия с облегчением узнали в нем Троцеро, гостями которого они сейчас были. Это значило, что все нормально, просто хозяин их не выдержал и, нарушив собственное намерение, поддался на их уговоры и решился-таки составить компанию своим гостям.
Однако, едва всадник спрыгнул с коня, как Зенобия поняла свою ошибку. Граф был хмур, если не сказать больше, и первым увидел это Конан.
— Что случилось?— озабоченно спросил он.
— Не знаю,— срывающимся голосом ответил Троцеро, хотя вряд ли его слова можно было принять за ответ, и опустился на скамью.
На него страшно было смотреть: лицо посерело, руки тряслись. Конан знал графа как человека вспыльчивого, быть может, излишне нервного, но мужественного и сейчас не представлял, что могло довести его до такого состояния.
— Не знаю,— повторил Троцеро, тяжело дыша,— но только что мне рассказали нечто дикое и совершенно невозможное. Я даже повторять не хочу. Скажу лишь одно: если бы ты не был сейчас в Пуантене, я скакал бы туда, откуда прибыл гонец, но поскольку ты, мой король, здесь, решил сперва известить тебя.
— Ты все правильно сделал, мой друг,— просто ответил Конан и решительно направился к стреноженным коням.
— Я с тобой, отец!— кинулся к нему Конн.
— Конечно,— кивнул киммериец,— но лишь до лагеря Черных Драконов.
— Но, отец!— Лицо мальчика вспыхнуло от гнева, а может быть, и от стыда, а скорее всего, и от того, и от другого, но король одним жестом пресек возражения.
— Подумай о маме! Кому я могу доверить ее, если не тебе?!
Конн закусил губу, не в силах возражать, но королева неожиданно вновь вмешалась в разговор.
— Возьми его с собой, Конан,— мягко сказала она, коснувшись руки мужа,— не забывай, что он будущий король!
Киммериец долго смотрел в огромные глаза жены. Он увидел в них страх, и боль, и тоску расставания, и бесконечную любовь, и веру в него. Его суровое сердце дрогнуло, и он не посмел возразить.
Отряд скакал, изо всех сил стараясь поспеть до темноты, и было это непросто. Никто не знал, что за демон жил в вороном, равно как и то, каких кровей он был. Однако, несмотря на то, что в седле его сидел могучий киммериец, даже без доспехов весивший намного больше любого из Черных Драконов, славившихся своей статью и силой, а позади примостился принц Кони, пони которого явно не мог соревноваться в скорости бега с племенными кавалерийскими скакунами, но только ушел вороной далеко вперед, хотя его обиженные собратья изо всех сил старались догнать вожака. В результате Черные Драконы растянулись длинной цепью — каждый из жеребцов нес седока с той скоростью, на которую был способен, и постепенно цепочка все больше удлинялась.