Не только в Нордхейме, но и в пустошах, и в Гандерланде, Пограничном Королевстве, Гиперборее, Северной Немедии и даже — Бритунии это означало, что не возжелавший вместе с оружием принять в себя часть души павшего, намерен загнать его мимо Чертогов Блаженства прямиком в Воды Забвения, в чем и клянется посмертной судьбой своей души.
Слова употреблялись везде разные, но за ними стояли тени мрачных легенд, память о которых стерлась из люд-ских преданий к югу от Нумалии и Галпарана. Это означало кровную месть, но сверх того, еще и покушение на то в человеке, о чем не говорили суровые северяне, о чем напрочь забыли южные гиперборейцы и о чем совсем не знали жители Черного континента и восточных степей.
— Жив, значит, тот сопляк… — проговорил Трулл, собираясь сесть.
— А может, и не он один, проглоти их пес Гарм, — печально добавил Снурр, когда они оба мгновенно почувствовали, что в пустошах что-то происходит.
Земля дрогнула у них под ногами, слегка заколыхалась. Оба ванира смотрели друг на друга с суеверным ужасом. Вершина снежного холма покатилась вниз и обсыпала обоих колючим крошевом.
В это же время в лагере дико взвыли псы Нордхейма. Их безнадежный, полный боли и тоски вой вмиг смел лагерный покой и сонную одурь привала. Ваниры вылетали из шатров, кто — на ходу опоясываясь мечом, кто — кидаясь к упряжкам, стараясь вразумить обезумевших собак. Те из дружинников, кто были детьми гор и скал Нордхейма, недоуменно шарили глазами окрест, свистом подзывали к себе скулящих вожаков упряжек, и поминали разом всех хримтурсов, самого их отца и даже запретное имя Дочери Ледяного Гиганта.
Им было отчего прийти в изумление и растерянность — подобным образом вели себя псы Нордхейма только в родных предгорьях и ущельях, предупреждая хозяев о внезапном извержении вулкана, надвигающейся лавине или снежном оползне.
Однако кругом, теряясь в липком, холодном тумане, расстилалась киммерийская пустошь, где последние солнечные блики метались по сугробам, будто бы уворачиваясь от серых, бесформенных теней облаков, накрывших плотным пологом сизое безмолвие.
Часовые, разбросанные вокруг лагеря, почти одновременно ощутили мерное подрагивание тверди под ногами, услышали надвигающийся дробный топот, глухой, но приближающийся с грозной неотвратимостью штормового вала, иувидели в неверном вечернем тумане взметенные тысячами копыт снежные буруны.
— Туры! Снежные туры! — первым опомнился Снурр. Назвав Повелителей Пустошей ванирским именем, он схватил за плечо своего товарища, который как завороженный следил расширенными от ужаса глазами за надвигающейся волной из взметенного снега и ледяного крошева, что широкой дугой охватывала лагерь с юга.
— Бежим, Трулл, бежим! — И дюжий воин почти волоком потащил за собой упирающегося воина, который впал в какое-то смертное оцепенение и хриплым, давно пропитым и сорванным в бесчисленных боях голосом навывал строки из «Наваждения о погибели Богов».
Подобная же картина наблюдалась и в других секретах-с северо-запада и северо-востока, в грохоте и дрожи, валившей людей с ног, надвигались валы вздыбленной плоти пустоши.
Вначале опомнились, как им и полагалось, ванирские вожди — некоторые из них слышали о брачных игрищах грозных зубрих стай, некоторые разобрали в оре и крике, повисшем над лагерем, слова ворвавшихся туда часовых: «… Туры, туры идут!», пропустив мимо ушей истошные визги о Диком Охотнике и Последней Битве, кое-кто и разбираться ни в чем не стал, а, раздавая пинки, тычки и колотушки, привел к повиновению ближайших мечущихся бойцов и повел их навстречу неведомой опасности, резонно заключив, что оружие — самый древний оберег, а стену из щитов и копий еще не прошибала ни одна бесплотная нечисть.
Меж тем три стада из молодых зубров, ведомые на манящий запах умелыми и безжалостными киммерийскими руками, стали различимы для сильных духом — над белесо-синими пенными тучами неслись бурые туши, набычившие шеи и грозно выставившие могучие рога. Грозное и неистовое мычание оглушало, от грохота палаточные шесты выворачивало из наста и временное пристанище дружины начало таять — шатры, как листья осеннего леса в ураган, бесшумно валились под ноги ванирам, злые ветры гнали их пологи взад-вперед, усугубляя панику. Первым пал Трулл, которого упорный Снурр доволок почти до самого начала лагеря, но, оглянувшись, бросил и дико заорал, тыча в надвигающийся вал обнаженным мечом. Трулл, как во сне, обернулся и вмиг увидел сплошную движущуюся стену бородатых голов, рогов и копыт, перед которой несся олень, на спине которого, воздев руку с каким-то мешком и припав к пятнистой шее, сидел Конан.
Все смешалось в глазах ванира — белые буруны, рога, копыта, пена, летящая из окровавленных оленьих губ, всадник, половина лица и тела которого, словно у богини Смерти, была синей… Он закричал, как не кричал никогда в жизни, успев увидеть, как наполненный криками и мычанием тысяч глоток воздух вспарывает крутящийся в полете топор. В голове словно что-то разорвалось, удар швырнул его прямо под ноги бешено летящего оленя, и стадо, втаптывая его тело в снег, ворвалось в лагерь.
Конан уже давно не мог управлять своим оленем — благородное животное спасало свою жизнь, и пока стадо неслось следом, олень как стрела летел над сугробами и снежными холмами. Проделав отчаянный прыжок, он сиганул через рушащийся на землю шатер, скакнул вправо — оттуда ему под ноги метнулась свора совершенно взбесившихся собак, потом — влево, когда в его бок выскочивший из палаточного лабиринта ванир всадил копье.
Олень поднялся на дыбы — бешеный удар тяжелого копыта превратил лицо под шлемом в кровавое месиво и бросил уже бездыханное тело на группу лучников, старавшихся встретить неведомого врага во всеоружии. Олень скакнул дальше, но как-то неровно, боком, медленно и тяжело, и Конан понял, что скачка окончена.
Он оглянулся по сторонам, раскрутил над головой мешок со страшным трофеем, отчего кровавые ошметки разлетелись из вспоротой шкуры во все стороны, прыгнул со спины умирающего животного и юркнул меж шатров. В следующую секунду шатающийся олень был утыкан стрелами и рухнул на колени, стукнув рогами в оброненный кем-то щит. Вслед за ним в промежутки меж шатрами ринулись быки, и ванирам стало не до мальчишки, возникшем в диком и жутком виде из ледяного тумана над пустошью и растворившемся как по волшебству.
Стадо, которое неслось с северо-востока, настигло своего поводыря, не добежав до лагеря — олень, несший старика, споткнулся и, сломав ногу, полетел в снег. Его туша придавила ногу киммерийца.
Передовые быки остановились так резко, что тучи взметенного снега еще некоторое время плыли навстречу выдвинувшемуся из лагеря строю ваниров. Здесь находился один из самых решительных помощников Атли, который даже при виде призрачного воинства Троллхейма, скорее всего, скомандовал бы своей ватаге: «Сомкнуть щиты, вперед, во имя Имира!»
Самый громадный, темный, как старый дуб, зубр осторожно потрогал копытом мешок. Раненый олень попробовал вскочить, но подлетевший сбоку бык ударил его всем корпусом так, что отбросил далеко в сторону. Наступила секундная тишина, затем разгневанный рев потряс темнеющие небеса.
Стадо, размалывая старого киммерийца и оленя копытами, двинулось вбок, вдоль сомкнутого строя ваниров на расстоянии полета стрелы. Бока у зубров от долгого бега тяжело вздымались и опадали, головы были низко опущены.
В строю раздались вздохи облегчения. Ваны не разглядели в мельтешении надвигавшейся бурой волны ни всадника и его нелепой гибели, ни, естественно, причины ухода стада. Каждый дружинник сам для себя решил, что ледяные гиганты, оценив их мужество и готовность умереть во славу Имира, отвели угрозу.
Некоторое время три сотни рыжебородых северян наблюдали поверх щитов, как удаляется стадо северных туров, затем стиснутые до белых пятен на костяшках копья, как в едином порыве, вздрогнули и опустились к земле.