Кроме того, раз Атли погонится за киммерийским выродком, то все формальности будут выполнены — умершие лютой смертью товарищи будут отомщены — и ваниры, отбросив всякие мистические сомнения, перестанут коситься на установления предков и отправятся добывать золото и славу.
Разговор дальше пошел более спокойный. Они уточнили, развернув прямо на санях карту, через сколько дней орда может подойти от горы Бен Морг к Венариуму и обложить крепость, и сколько времени останется аквилонской кавалерии на то, чтобы потерять в горах ЮжнойКиммерии часть ударной мощи, вырваться в пустоши и — либо быть вырезанной киммерийцами, либо прорубиться сквозь их ряды и засесть в осаде вместе с гарнизоном.
Командиры решили, что через пять дней все указанное может свершиться и начнется непрерывный дикий штурм.
Оставалось надеяться, что убийцы герцога сделают свою работу чисто и быстро, а значит — и обороной будет командовать кто-либо из офицеров Легиона. Насчет смерти Орантиса у аквилонца явно имелся некий план, но, сколько ни пытал его ванир, он так и не пожелал сказать ни слова, чем еще больше возбудил подозрения северянина.
Однако он справедливо рассудил, что это его, в общем-то, мало касается. Боевые приготовления имели для них куда большее значение.
Итак, к тому времени Сапсан, имея под командованием девять сотен мечей, должен будет тревожить орду ударами с тыла — известно, что киммериец, как росомаха, не оставит добычу, чтобы погнаться за другой жертвой, пусть даже и более привлекательной, даже раненой. Цель, выбранная первой, преследуется долго, тупо, упорно, косолапо, но до конца.
Сапсан рассчитывал, что, разбив себе несколько раз лоб о башни крепости, понеся потери в столкновении с аквилонской кавалерией и дружиной ваниров, орда не выдержит ударов с тыла и вылазок гарнизона и рассыплется.
Глава 6
Это было одно из селений, разоренных дружиной Атли во время его достопамятного похода в предгорья Восточной Киммерии. По всему было видно, что людей здесь не было очень и очень давно. Когда Конан вдруг прекратил свой терзающий измученное тело Эйольва бег по снегам и холмам, резко свернув в сторону снежных холмов справа от их пути, аквилонец с наслаждением подумал, что их ждет привал.
При ближайшем рассмотрении оказалось, что неровные приземистые холмы и сугробы были изрядно припорошенными пургой домами.
Кое-где ветер посрывал белые покрывала, обнажая почерневшие бревна срубов, местами — каменную кладку, над которой потрудились разрушительные силы людей, ветра, льда и зверей.
Конан молча достал из-за пазухи ремни и скрутил руки и ноги юноши, затем заставил его сесть прямо в снег, а сам пошел дальше, сжимая в правой руке единственное свое оружие — нож, опустив его к бедру, вытянув перед собой левую руку, как щит, и низко припав к земле, точь-в-точь — снежный барс. Та же неслышная, стелющаяся походка, та же грозная грация.
Киммериец знал, что заброшенные людские селения редко бывают пустыми. Даже здесь, в царстве холода и запустения, жизнь не терпит небытия. Разумеется, варвар не мог думать бесплотными категориями философов — просто онсам был частичкой этого замерзшего в ледяном оцепенении бытия и всем телом ощущал присутствие.
Щека его дернулась от дуновения легкого ветерка, когда в руинах одного из домов с обгорелой потолочной балки неслышно сорвалась полярная сова и спланировала к мышиной норе.
Где-то скрипнула, проседая, некогда треснувшая от мороза доска. По снегу, изрытому многими звериными следами, пробежали сизые тени облаков.
Угрожающее присутствие чувствовалось где-то слева. Присутствие недоброе. Голод, гложущий внутренности, голод и жажда теплой крови угнездились в десятке шагов от молодого горца.
Он замер, стараясь неосторожным скрипом не спровоцировать неведомого врага к действию. Тот, кто охотился на человека, а Конан знал, что речь идет именно об охоте, ибо от него не прятались в ужасе, — именно этот охотник оставался пока неподвижен, жадно ловя ноздрями запах, который нес предательский ветерок в его сторону.
Прежде чем вступать в бой или ретироваться, киммериец хотел знать, с кем имеет дело. Следов, разумеется, не было — неведомый охотник вошел в селение не с той стороны, откуда киммериец и его пленник, и дальше прокрался по крышам.
Вряд ли это мог быть медведь — ветхие строения не выдержали бы бурой туши взрослого, а медвежонок в этой ситуации скорее бы затаился, источая запах, а не стал бы ловить ветер.
Конан оглянулся, удостоверившись, что Эйольву ничего не угрожает, затем с надеждой посмотрел в просвет между домами. Мимолетная улыбка тронула его напряженное лицо — вдали, в пустоши, еле различимый, зарождался небольшой снежный смерч. Киммериец выждал, когда направление движения белесого клубящегося столба определится, сделал несколько неслышных шагов назад и повернулся к пролому в стене одного из строений.
Его дикарская хватка и сметливый мозг выиграли эту схватку с неведомым охотником — ветер, попав в лабиринтдомов, забился, срывая снежную крупу со стен и крыш, одно из его невидимых крыльев просунулось на мгновение в пролом, и прежде чем порыв тугого воздуха унесся дальше и прежде чем неведомый враг переменил свою позицию, в ноздри Конана ударил кошачий запах.
— Барс.
Спокойно назвал имя зверя киммериец, опустил напряженные руки и вернулся на прежнее место, откуда почувствовал пристальное внимание. Слабый сквозняк понес его запах к месту, где затаился снежный кот. Зверь понял, что он обнаружен, и поднялся на плоской, усыпанной льдинками крыше сарая.
— Иди сюда, — позвал по-киммерийски Конан. — Клянусь Кромом, твоя шуба будет не лишней моему пленнику, он того и гляди околеет от холода.
Гигантский кот бесшумно взвился в воздух и опустился на улицу заброшенного поселка, взметнув белые фонтанчики снега. Конан лишь чуть-чуть подогнул ноги и выставил перед собой клинок.
Зверь сделал небольшой рывок вперед, слегка согнув передние лапы и резко нагнув голову, создавая у жертвы иллюзию нападения. Однако киммериец совершенно не чувствовал себя жертвой, и иллюзий у него не создалось, он лишь гаркнул во все горло, сам оставаясь неподвижным, да так, что барс подпрыгнул и зашипел, стегая себя хвостом по бокам.
Как и любой хищник его породы, он был мастером бросков из засады, мог в несколько скачков догнать убегающее животное. Однако только находящийся на последней стадии истощения или больной снежный кот кидался на здорового врага, который спокойно ждет его атаки.
Человек и барс закружились посреди мертвого поселка в странном, неслышном нормальному уху танце — то припадали к земле, то странно выгибали головы, то делали еле заметные выпады в сторону друг друга.
Неизвестно, чем бы закончился этот завораживающий танец, если бы не Эйольв. Ему стало вдруг жутко в белесой тишине, где только ветер носил взад-вперед колючий снегда мелькали тени. Он, пыхтя и извиваясь, поднялся, связанные ноги не смогли удержать равновесия, и упал.
Именно в это время Конан разговаривал с неудачливым охотником, и глухой стук падения не был услышан. Потом пажу удалось подняться, привалясь спиной к покосившемуся столбу, изрезанному диким орнаментом. Тут он увидел жуткую снежную пляску и вскрикнул.
Барс, который чувствовал себя все более неуютно, фыркнул и прыгнул в сторону, бросив быстрый взгляд вдоль улицы. Охотник прекрасно отличал человеческий голос от звериного крика и не любил его; кроме того, он тоже не собирался быть жертвой или попадать в чужие охотничьи ловушки.
В последний раз зашипев на Конана и стеганув себя хвостом, снежный кот на согнутых лапах, воровато нагнув голову, словно его домашний мелкий собрат, устремился вон из селения. Спустя мгновение на равнине последний раз блеснули его глаза, мелькнули черные кисточки плотно прижатых ушей, и он растворился в пустоши.
Конан спрятал нож и весело расхохотался, пряча нож. Можно было быть уверенным, что никого крупнее ретировавшейся кошки в поселке нет. Он помахал рукой пленнику и зашагал к видневшейся вдали полуразрушенной трубе кузницы.