швырнуть на землю, где лезвия его противников вонзятся в его наиболее важные
части и пошлют его воющим в адские бездны.
146
Красный туман плавал в растущих потоках перед ним; безумие сражения
кипятило кровь в его венах и предоставило ярость его каждому удару. Каждый
спинной хребет, разъединенный им, выводил его снова под смертоносные острия
мечей. Он кровоточил из поверхностных ран, темно-красный поток, смешивался с
потом, жалившим каждую рану, принося боль, которая только дальше разжигала
огонь его гнева.
Лезвие воина крутилось над ним, уходя ниже назад, и он вращался с
обманным движением, которое рассеяло кости и ребра и разделило на два
противника. Фигура свалилась назад, ее рука бессмысленно хваталась за воздух.
Конан мог только искалечить своих скелетных противников; они никогда не
прекращали дергаться, и он осматривался куда вступать. Уже его икры ног
пострадали от побежденных противников, которые просто продолжали рубить его.
Его обратное движение стоило ему равновесия, и он крутился, чтобы выправиться,
его колено подкосилось, пока он не растянулся на твердом железе головы тарана.
Конан поднялся на локтях, отдуваясь, тряся головой, стряхивая кровь и пот с
глаз. Жуткая сцена предстала перед ним. Сотни иссеченных скелетов, многие все
еще сжимающих мечи бесцельно возились в песке и на камне. Конан глотал
лёгкими воздух и стоял с кружащейся головой, его сердце билось настолько
яростно, что казалось разорвется. Кром! Это наступление солдат было последним
для них. Киммериец сделал паузу, чтобы отдышаться и протянуть своё зазубренное
оружие. Он нащупывал ножны из ткани, укрывающие Красную Гадюку, находя,
что она все еще надежно связана там. Мрачная улыбка промелькнула на его лице.
Сам он знал кое-что о колдовстве из прошлых приключений, и знал, что
заклинатели имеют определенные ограничения. Даже Toт-Амон, должно быть,
израсходовал значительную энергию, координируя ту армию. Стигиец не мог быть
в лучшей форме чем, возможно, Конан, он был изнурен достаточно, чтобы стать
уязвимым.
Один бросок. Один хороший бросок Красной Гадюки был всем, в чём он
нуждался. Конан отряхнул свои руки и рукоятку кинжала от песка, очищая их от
скользкого пота и крови. С мрачным лицом, он направился в близкую темноту
коридора за мраморной дверью.
***
Teвeк лежал на спине, его шея была неестественно изогнута вперед под углом.
Он уставился на пунцовое пятно, распространяемое наружу и впитываемое грудью
его пыльного плаща. Время текло медленно; Шакал, казалось, двигался, но на
толщину волоска с прохождением каждой дюжины трудились удары
останавливающегося сердца Teвeка. Тогда его сердце, стукнув слабо, остановилось.
Заключительный выдох покинул его легкие. Но его ум, хотя затемнённый и
затуманенный, все еще жил. «Я являюсь убитым», - прибыла мысль, перемещаясь
медленно через искажённое понимание. Все, что он мог чувствовать, было
покалыванием энергии Черного Кольца внутри него, связанный непотраченной
силой воли, которую он собрал прежде, чем лезвие Шакала проникло в него. У него
была сила внутри него, и он знал, что сделать. « Teвeк Tул, я вызываю тебя!» - его
дух бормотал нечленораздельные речи к его неподвижному телу.
147
Его труп повиновался; он исследовал это, способный командовать этим как
любой другой, он так часто поднимал прежде. Но он понял, что он был слепым и
глухим. Далее, все его тело испытывало недостаток в чувстве; ощущения чувств
покинули его со смертью. Он не чувствовал боли от зияющей раны в груди. В то
же самое время, он понял, что движение было более трудным без того чувства. Он
дрожал, как будто пойманный во власти лихорадки, и несколько мгновений он мог
сделать не больше, чем подергивание.
Скоро, однако, эта неуклюжая фаза прошла, и он достиг меры контроля над его
одеревеневшими мускулами. Его взор несколько очистился, как при рассеивании
тумана, и он мог видеть медленную, неповоротливую фигуру Шакала в нескольких
шагах поодаль.
Несколькими мгновениями спустя, странное ликование хлынуло потоком
через мысли Tула. Он был мертв; это он знал хорошо, его тело - безжизненный
кусок плоти и инертных органов. Распад начался бы, оставляя ничто кроме голых
костей. Но его разум выжил бы; его сущность, хотя возможно несколько