– Не страшитесь, о соплеменники! – провозгласил Хораспес. – Ибо я не открою вам всего того, что прозрело мое духовное око. Я пощажу вас, сокрыв наихудшее. Вы должны лишь смотреть, смотреть на сии письмена, смотреть и постигать их значение...
Тощий телохранитель Нефрен пошел вдоль стены, вытягиваясь во весь свой нечеловеческий рост и одну за другой гася зажженные лампы. Он прижимал горящие фитильки ничем не защищенными пальцами, но не было заметно никаких признаков боли. Конан пригляделся и заметил: чем темнее делалось в зале, тем – удивительное дело! – ярче становилась надпись, начертанная Хораспесом. Она так и горела на бесцветном матовом камне.
Он прислушался к собственным ощущениям и понял, что помимо собственной воли не отрываясь вглядывается в письмена. Сперва они просто светились у него перед глазами. Зато потом... Потом у Конана попросту волосы зашевелились на затылке. Буквы замерцали и задвигались!Они извивались, точно красные змеи, с которыми ему не так давно пришлось сражаться!..
Еще миг – и буквы вспыхнули ярким огнем, а потом разлетелись в разные стороны, словно горящие листья, подхваченные внезапным порывом ветра! Конану даже показалось, будто вместе с письменами рассыпались и самые камни стены. Однако произошло это совершенно бесшумно – в стене как будто открылось большое, с неровными краями окно, и сделалось возможно заглянуть сквозь него в совершенно другой, яркий, красочный мир. Слева и справа от себя Конан услышал изумленные ахи и охи и понял, что ему не примерещилось: остальные зрители увидели то же, что и он. Киммериец даже покосился на стражников, чьи фигуры выхватывали из полумрака отблески неверного света. Стражники стояли с видом полного безразличия; похоже, сверхъестественное посягательство на безопасность дворца их нисколько не волновало. Конан сообразил, что окно было магическим, и привычные воины это хорошо понимали.
– Вот он перед вами, мои благородные господа, – послышался голос Хораспеса. – Вот он, величественный памятник, неприступная крепость, изваянная из камня, плоти и крови! Торжественное свидетельство того, как может достойный правитель сплотить вокруг себя свой народ! Символ всего, чему мы с вами поклоняемся в земных воплощениях Всемогущих Правителей!..
Пока он говорил таким образом, завеса пыли, мешавшая рассмотреть вид за волшебным окном, понемногу рассеялась, и Конан, к своему немалому удивлению, увидел перед собой залитый солнцем пейзаж. Не удержавшись, он даже покосился наверх, на окна зала. Окна были темны: снаружи царил поздний вечер. Тем не менее перед ним сиял полдень в пустыне. Молодой варвар ощутил горячее, пыльное дыхание ветра и услышал нестройный ропот толпы, собравшейся под открытым небом. На расстоянии какого-то полета стрелы от царского возвышения трудилась ватага рабов, тащившая на деревянных салазках огромную каменную глыбу. Конан услышал ритмичную песню, помогавшую им в работе, и щелканье кнута надсмотрщика. Его ноздрей коснулся едва уловимый запах пота.
Киммериец понимал, что перед ним было чудо. Ночь, внезапно превращенная в день, и город, внезапно сменившийся пустыней. Но в остальном это была самая обычная сцена тяжелого подневольного труда... была бы, если бы на заднем плане не высилось воистину поразительное сооружение, по направлению к которому, собственно, и тащили свою глыбу рабы. Это был титанический ступенчатый зиккурат, и белый треугольный фасад его прорезал столь же гигантский портал, более чем в двадцать раз превосходивший по высоте человеческий рост. Вершина его арки была только что сведена. Повсюду, точно муравьи, копошились и хлопотали строители. Движение человеческих толп направляли еле слышные в отдалении сигналы труб. Конан присмотрелся и вроде бы узнал очертания Ибнизабовой незавершенной гробницы. Неужели перед ним была та самая постройка, чудесным образом близившаяся к завершению?.. С другой стороны, чувствовалось в этой пирамиде нечто и от памятников Кеми – стигийского города, лежавшего далеко на востоке. Вот только пирамида Ибнизаба далеко превосходила их размерами.
– Так протекает сей труд и ныне, и в будущем, – провозгласил Хораспес. – Смиренный, каждодневный, не знающий устали труд во имя приготовления к следующей жизни. Велики усилия, и скуден их видимый плод, но зато какова будет награда!..
Пророк стоял в потоке света, лившегося из волшебного окна. Вот он взмахнул рукой – и сейчас же с шуршанием взвилась пыль и заволокла все перед глазами.
Все выше и выше вздымались тучи песка, пока полуденное небо не потемнело, а пыль не начала проникать в самый пиршественный зал. Потом ветер улегся и взметенный песок быстро осыпался наземь.
– Когда столь возвышенных людей забирает смерть, это не горе, но час их высшего торжества! – вещал Хораспес. – Сим засевают они поле своей последующей жизни!..
На сей раз небо было не таким ярким и солнечным, а под ним двигалась погребальная процессия. Стены полностью законченной пирамиды розовели в лучах восхода. Колоссальные врата стояли настежь распахнутыми, и выдвинутые вперед углы сооружения обрамляли их, словно простертые вперед лапы каменного сфинкса. К пирамиде тек нескончаемый поток колесниц, плакальщиц и носильщиков, нагруженных посмертными дарами. На фоне золотисто-розового утреннего горизонта виднелись замысловато украшенные саркофаги, влекомые на катафалках, и вереницы быков и коров, которых вели целые армии латников. Слышался гул голосов и похоронная песнь, исполненная печали, но вместе с тем и величайшей решимости. Конан ощутил на лице дуновение утренней прохлады.
– Так воздает правоверный народ почести своему правителю и Богам, – пояснил зрителям Хораспес. – Слово «слишком» изгнано и забыто: три пятых от плода всякого труда отдаются во благо Лучшего Мира. Была бы решимость и воля, а уж богатство найдется! Народ наш многочислен, и его ремесленники вполне в состоянии облечь величественный замысел плотью. И, как я уже говорил вам, братья мои, последние достижения в искусстве бальзамирования дают каждому среди нас, сидящих здесь, в этом зале, верную надежду облечься в сияющие ризы бессмертия!.. – С этими словами Хораспес повернулся еще раз обозреть величественную картину, созданную его колдовством.
И в это время вздохи и возгласы восхищения, раздававшиеся со всех сторон, сменились испуганными вскриками. Ибо на сцене неожиданно появилась еще одна группа скорбящих. Это были жрецы, облаченные в юбки из черной материи; многие из них болезненно сутулились и стонали, тогда как другие хлестали их по обнаженным спинам, а вместо кнутов в руках у них извивались живые змеи. Предводитель, худой, высокий, бритоголовый, был в маске шакала. Он что-то распевал резким голосом и высоко вздымал над головой резной символ, на котором скрещивались две оскаленные, клыкастые змеиные головы.
– Жрецы Сэта!.. – послышались кругом возмущенные перешептывания. – Стигийцы, да будь они прокляты!..
Молодой варвар и сам узнал в них стигийских жрецов – даром, что ли, он путешествовал по тому берегу Стикса.
Хораспес вновь повернулся к толпе, и на его лице была горечь.
– Увы, вы не ошиблись, шемиты. Ибо то, что я показал вам, есть не будущее, но настоящее. Только происходит все это не к северу от реки, а к югу, друзья мои, к югу! Знайте же, что и стигийцы давно стремились к тайне бессмертия, а их познания и ученость ничуть не уступают нашим. И пока мы радостно готовим себя к служению нашему Богу, они столь же усердно готовятся служить своему. Мрачен и упорен их труд, прославляющий темного Сэта!
Эти слова прозвучали меж стен зала, точно вопль скорби. Хораспес выдержал паузу и продолжал:
– Знайте еще, друзья мои: пророк на то и пророк, что ему открыто будущее. И я вам его покажу. Смотрите же, братья! Зрите День, Который Грядет, День, о Котором нам не дано знать, когда Он настанет! Зрите же и знайте: Он недалек!..
Хораспес снова взмахнул рукой, и вновь стремительно взвилась пыль, забушевала вихрем, заслоняя погребальную процессию и воздвигая перед глазами зрителей невероятные облака. Потом мгла рассеялась, но как бы не до конца, – на сей раз увиденное оставалось окутано зловещей и таинственной дымкой. Хмурое, предгрозовое, отливающее медью небо заливало серые пески мертвенным светом. Пейзаж за волшебным окном был сродни предыдущему, только гигантская гробница придвинулась еще ближе. Все было мертво, лишь медленно ползли над головами тяжелые облака. Ни человека, ни зверя. Величественное сооружение и то выглядело заброшенным и одиноким.