В очередной раз обведя широким жестом весь зал, Хораспес распустил высокое собрание. Последовали здравицы и рукоплескания; они показались внимательно наблюдавшему киммерийцу гораздо более прочувствованными, нежели обычная реакция придворных на монаршую речь. Конан поднялся на ноги вместе со всеми, но орать и хлопать себя по бедрам, как другие, не стал. Его миловидные подружки, по-видимому, это заметили и попытались скрыть от постороннего глаза его неподвижность, преувеличенно выражая собственные верноподданнические чувства.
Что касалось остальных присутствовавших в зале, то, если не считать замерших, как статуи, стражей, несколько подавленными выглядели лишь ирукийские посланцы. Они почтительно поклонились царской семье и один за другим направились к выходу. Чувствовалось, что пророчества Хораспеса глубоко потрясли их, но до конца не убедили. Наиболее подавленным выглядел Конанов недавний сосед, посланник по военным делам. Он был бледен и безо всякого выражения смотрел прямо перед собой, причем держал одно плечо заметно выше другого. Он все никак не мог прийти в себя от «нечаянного» прикосновения стигийца.
Видя, что все потянулись к дверям, Конан решился было затеряться в толпе и благополучно исчезнуть. Девчонки, однако, ухватили его за руки и принялись всячески уговаривать повременить. Им, конечно, нипочем не удалось бы его удержать, но тут Конан заметил еще и двоих стражников, направлявшихся в его сторону.
– Погоди, северянин, не спеши нас покидать! – раздалось за спиной.
Конан изумленно повернулся на голос: сам пророк Хораспес соизволил обратиться к нему! Между тем царский советник остановился подле него; круглое лицо расплывалось в улыбке, глазки-бусинки масляно поблескивали.
– Настает ночь твоей славы, варвар! – сказал он киммерийцу. – Своей силой и мощью ты завоевал себе право сидеть возле ног высочайшей четы. Возможно, до утра ты познаешь еще и иные дивные чудеса и вкусишь неведомые наслаждения... Смотри не окажись недостоин!
Он расплылся еще шире, чуть ли не подмигивая пленнику. Потом повернулся и проследовал далее к тронному возвышению, с которого его приветствовала царица Нитокар.
Перемолвившись с пророком, Нитокар посмотрела на Конана и тоже улыбнулась ему, и в этой улыбке, озарившей накрашенное лицо, молодой киммериец явственно прочел ненасытное желание – и самое что ни есть бесстыдное приглашение. У него почему-то пробежали между лопаток мурашки, он сам толком не понял отчего. То ли пробудившееся плотское желание было тому причиной, то ли недоброе предчувствие... Так или иначе, стражники продолжали торчать поблизости, и Конан позволил девицам увлечь себя обратно на шелковые подушки. Четыре нежные ладони снова отправились путешествовать по его плечам.
Почти все придворные, кроме знатнейших, уже удалились из зала, и слуги завесили выходы портьерами. Только на тронном возвышении еще лилось вино и передавались подносы со сладостями. Царь Ибнизаб возлежал на диване, окруженный родней и приближенными; он что-то неразборчиво бормотал, поводя в воздухе бледными, заплывшими жиром руками. Царица Нитокар склонялась над ним, ее длинная пектораль касалась его лица и груди. Конан видел, как она отвернулась и шепнула что-то двоим слугам. Те опрометью бросились исполнять неведомое поручение.
Спустя недолгое время они возвратились, вдвоем неся на раскрашенных носилках странное приспособление. Оно представляло собой пузатый сосуд на подставке из кованого золота в форме озерного лотоса. В самой сердцевине цветка покоилась на золотых лепестках хрустальная сфера, по всей видимости, заполненная какой-то прозрачной жидкостью. Сферу покрывала золотая же крышка, от которой отходили всевозможные гибкие трубочки, похожие на тычинки невероятного цветка. Слуги опустили свой груз на низкий столик рядом с царским ложем, и Нитокар занялась странным сосудом. Она принялась сыпать разноцветные порошки в воронки, которыми кончались некоторые трубки; порошки эти хранились в самоцветных флакончиках и внутри ароматических шариков, подвешенных к ее поясу. Взяв серебряные щипцы, Нитокар позаимствовала с ближайшей жаровни горячих углей и устроила их под шаром...
Вскоре жидкость внутри сосуда начала пузыриться, из устройства потянулись вверх струйки желтого дыма. Царица взяла одну из трубок и поднесла ее к губам своего распростертого супруга, все так же безгласно изрекавшего указ за указом.
Сперва Ибнизаб не обратил никакого внимания на жену. Но она упрямо держала слегка закопченный дымом мундштук, вырезанный из слоновой кости, у него перед носом, направляя дым ему в лицо, и наконец царь повернул голову, встретившись с нею глазами. Нитокар бережно вложила мундштук ему в рот, что-то нежно сказала на ухо и отвернулась к своему устройству – поправить трубки на крышке. Потом взяла другой мундштук и энергично подула в него, так что в хрустальной сердцевине лотоса заметались пузыри и гуще прежнего заклубился желтый дым.
Как видно, изрядная порция дыма угодила прямо в легкие Ибнизабу: он задохнулся, все его тело судорожно напряглось, а дым начал выходить из ноздрей. Видя это, Нитокар алчно улыбнулась и стиснула его дрожащую руку. Потом склонилась и долго, убедительно шептала что-то на ухо мужу. И вновь дунула в трубку, отчего с ним приключилась новая судорога блаженства. Пальцы его свободной руки задергались и стали царапать. Хораспес, сидевший по другую сторону дивана, незаметно взял руку царя в свою. Нитокар с наслаждением наблюдала за впавшим в экстаз Ибнизабом. Лениво поглаживая его вспотевшее чело, она болтала и шутила с Хораспесом.
Пока царь вкушал неземные восторги, вдыхая дымок, люди, сидевшие на тронном возвышении, занимались каждый своим делом. Пророк беседовал с царицей, тощий телохранитель Нефрен внимательно слушал их разговор, а толстощекий мальчишка развлекался тем, что изводил слуг. В какой-то миг он дошел до того, что замахнулся на девушку-служанку кинжалом, выхваченным из поясных ножен. В ужасе шарахнувшись от блестящего лезвия, девчонка опрокинула кувшин с напитком, который держала. Слуга постарше наградил ее оплеухой за столь вопиющую неуклюжесть и выставил вон. Служаночка, всхлипывая, убежала, а высокородному отпрыску никто никакого замечания не сделал.
Юная царевна все это время сидела сама по себе, чертя писалом по дощечке и не обращая ни малейшего внимания на происходившее рядом с ней. Лишь один раз она бросила на старших членов семейства взгляд, в котором мешались ужас и отвращение. И вновь поспешно отвела глаза...
В конце концов Ибнизаб впал уже в совершеннейший ступор, костяной мундштук выпал у него изо рта. Сонное лицо раскраснелось, закатившиеся глаза были устремлены в неземные пределы. Царица щелкнула пальцами, и к дивану немедленно поспешили четверо сильных мужчин. Они подсунули руки под обмякшее тело, сцепили пальцы и отработанным движением, говорившим о немалом опыте в такого рода делах, вчетвером подняли Ибнизаба. Нитокар кивнула головой, и царя понесли прочь, – вероятно, в опочивальню. Вооруженная стража столь же привычно заняла места впереди и позади носильщиков.
Это послужило знаком полного окончания пира. Все сидевшие на тронном возвышении поднялись со своих мест.
Конановы подружки выскользнули из-под его рук, рассеянно блуждавших по упругим юным телам. Они стали побуждать киммерийца подняться, а Нитокар тем временем обратилась еще к двоим слугам, – судя по малости их одежд, ее личным приближенным. И притом евнухам; об этом говорили их нахальные взгляды и безволосая кожа смазанных маслом тел. Обращаясь к ним, царица все посматривала на Конана. Вскоре все трое стали спускаться с возвышения, направляясь туда, где сидел варвар.
– Что ж, мой отважный чужеземец, ты в самом деле довольно ловко разделался с Хада Хуфи! – Голос у Нитокар был низкий и звучный. Она говорила, а губы и брови изгибались самым бесстыдным образом. – Я, право же, рада: его представления со змеями успели изрядно мне надоесть! Но ты, наверно, вконец замучился, у тебя все болит...