– У тебя рука в крови.
Она говорила очень тихо, но голос не дрожал.
– Ага, – проворчал Конан и тоже посмотрел на выпачканный кулак.
Он оглядел комнату и убедился, что это была опочивальня с единственным выходом в коридор. Обнаружив на столике золотой умывальник, Конан подошел к нему. К девушке он спиной на всякий случай не поворачивался: еще надумает сбежать, пока он умывается. Потом он спросил:
– Слышала небось крики в коридоре?
Она утвердительно тряхнула кудрями и, пытаясь изображать безразличие, сказала:
– Крики, доносящиеся из покоев Нитокар, – самое обычное дело...
Конан кивнул, вытирая руки краешком тканой шпалеры, висевшей подле умывальника.
– А ты, значит, царевна?
– Да. Я – Эфрит.
С распущенными волосами она выглядела совсем девочкой, но тело под облегающим платьем было по-женски влекущим. Сдвинувшись с места, Эфрит с уверенностью прирожденной аристократки проследовала мимо Конана, взяла тазик с кровянисто-мутной водой и опорожнила его в каменный слив в углу комнаты.
– И тебе совсем не интересно, чья это кровь?.. – спросил Конан, которого ее действия привели в некоторое замешательство. – Царица, по крайней мере, жива...
– Ну и очень плохо, – ответила девушка. – Терпеть не могу Нитокар!.. – Эфрит поставила умывальник на место и с вызовом поглядела на Конана. – Если ты натянул ей нос, я только с большим удовольствием тебе помогу!
– Нитокар, похоже, опасная стерва... – проговорил киммериец.
– Опасная!.. – взорвалась царевна и возмущенно шагнула к Конану. – Эта сука мою маму отравила, чтобы надеть на себя корону!.. А теперь травит и отца!.. Это из-за нее Абеддрахский двор превратился в свинарник, а я только смотрю и сделать ничего не могу!..
Она была такой маленькой и хрупкой, особенно по сравнению с ним, но Конан поймал себя на том, что рука сама собой поднимается в защитном движении. Кончилось же тем, что он заметил в ее глазах слезы бессилия... и осторожно погладил царевну по волосам, успокаивая:
– Ну, что ты, девочка... не плачь.
Она стряхнула его руку, а заодно и слезы:
– Что за глупости!.. Какое, спрашивается, тебе дело до горестей сильных мира сего?.. – Она отвернулась. – И я тоже хороша: вздумала открывать душу простолюдину! Да притом чужестранцу, у которого другой заботы нет, как только удрать отсюда и сохранить свою ничтожную жизнь...
– Ну... это последнее не лишено некоторого основания, – признался Конан. – Значит, так, если в самое ближайшее время по-прежнему не будет особого крика и шума, я вылезу вон в то окошко и не буду более тебе досаждать. – И он кивнул на окно в противоположной стене, забранное позолоченным деревянным экраном. – Так, значит, говоришь, все эти слухи насчет Нитокар – правда?..
Эфрит раздраженно передернула плечами:
– Не знаю, о каких слухах ты говоришь, но думаю, что правда! Такое чудовище, как она, невозможно оклеветать: припиши ей любой порок, и он наверняка у нее обнаружится!.. – Она вновь обратила к варвару мокрое от слез лицо. – Нитокар была личной лекаркой моей мамы. Она втерлась в доверие к несчастной больной женщине и постепенно добилась, что та жить не могла без тех самых зелий, которые ее в конце концов в могилу свели!.. А мой отец – он даже и не думал о возмездии. Боюсь, мама ему давным-давно надоела... – Голос царевны срывался, в горле, по-видимому, стоял ком. – Нитокар живо совратила его... и точно так же подчинила своему злому влиянию! Теперь его дни сочтены, и все это знают, только ни у кого не хватает мужества встать и прямо заявить об измене...
Конан озадаченно нахмурился:
– А что все-таки будет, если кто-нибудь изобличит отравительницу?
– Отец только умрет еще раньше либо сойдет с ума, лишившись снадобий Нитокар. Когда она запаздывает со своими «лекарствами», на него становится страшно смотреть – так он бесчинствует и страдает...
– Ну, а чего добивается царица? – спросил Конан. – Собирается загнать его в гроб и сама городом править?
Эфрит вздохнула:
– Согласно абеддрахским законам, здравствующий монарх сам определяет наследование. И боюсь, отец в самом деле отдаст предпочтение не мне, а Нитокар и ее пакостному ублюдку, Иблису. Он, конечно, говорит, будто любит меня больше всего на свете. Когда он... когда он вообще в состоянии говорить, он только и бормочет о том, как ему хотелось бы никогда не расставаться со мной. Но я – женщина... и к тому же, в его-то глазах, – совсем ребенок... Разве он примет меня всерьез!..
– М-м-м... смелые замыслы, – пробормотал Конан. – Должно быть, у Нитокар могущественных друзей при дворе – как котов на помойке!
Эфрит горько рассмеялась:
– Куда уж могущественнее! Взять хоть Хораспеса – единственного, чья способность творить зло превосходит ее собственную...
Тут царевна замолчала на полуслове. И она, и ее, с позволения сказать, гость чутко прислушивались к тихим шагам в коридоре.
– Царица, наверное, уже начала розыски... – прошептал Конан и двинулся к окошку.
– Нет, нет, погоди! Если тебя вправду ищут, ни окно, ни дверь не безопасны!
Эфрит загасила лампу и быстро перебежала комнату. Теперь опочивальню озарял только мутноватый лунный свет, и Конан напрягал зрение, провожая глазами силуэт царевны: что там на уме у девчонки, не предательство ли она замышляет? Но она только расстегнула платье – у подмышек, по бокам и возле колен – и отшвырнула его прочь, представ неясно-бледным пятном в темноте. А потом, так же быстро, натянула через голову длинную хлопчатую рубашку. Повернувшись, она поманила варвара рукой. Она становилась все более видимой в темноте по мере того, как глаза Конана привыкали к отсутствию света.
– Уходить прямо сейчас было бы неразумно, – сказала она. – Вот что: если сюда ворвутся, я притворюсь спящей. А ты спрячься вон тут! – Она склонилась над постелью, стоявшей посередине комнаты на довольно порядочном возвышении, и сдернула шелковое покрывало. Оказалось, постельное белье с дальней стороны ложа свешивалось вниз, на пол. – Я сама часто там сплю, когда жара...
Конан пытался разглядеть выражение ее лица в тусклом полусвете, падавшем из окна. Шагов в коридоре больше не было слышно.
– А ты, – спросил он, – не боишься, что меня найдут здесь... с тобой?..
Она передернула хрупкими, почти нагими плечами.
– Ты еще не понял, что в этом дворце более чем странные связи скорее закон, нежели исключение? Хватит уже им чесать языками, будто я здесь единственная, кто спит в одиночестве... – Она уселась на постель и застыла в целомудренной, девической позе. – И потом, беседа с тобой меня забавляет. Все остальные... они до того помешаны на всевозможных интригах, что и поговорить-то по-человечески ни с кем нельзя, тем более – душу открыть...
– Вот это стыд и срам, – сказал Конан и тоже сел на постель, стараясь не помять тончайшие простыни. – У такой девушки, как ты, должно быть много друзей. Настоящих, преданных друзей.
– Спасибо тебе, – отозвалась она. – Ты... тебя ведь Конан зовут?
Ему померещился румянец на бледном лице. Она смотрела на него в темноте, стараясь уловить кивок.
– Абеддрахский двор болен... тяжелая болезнь разъедает его, – продолжала Эфрит. – Хораспес с царицей всех околдовали. Царедворцы теперь только и делают, что добиваются их благосклонности!
– Хораспес! – сказал Конан. – Так ты, значит, не веришь в его пророчества?
– Нет! – Эфрит с горечью тряхнула головой. – Но то, что мы видим здесь у себя, ведь это только начало! Его учение будет разрастаться, как опухоль, и разорять другие города, не только наш Абеддрах. Сколько пота и крови пойдет на сооружение этих никому не нужных гробниц!.. Его «пророческий» бред и колдовские штучки – как мало в них общего с нашей, истинно шемитской древней религией! Какая-то сборная солянка, вполне, однако, годящаяся, чтобы одурачить глупцов и простолюдинов и заставить их следовать за пророком – разумеется, в его целях...
Конан кивнул:
– Вполне возможно. Во имя Крома, он и так кудряво живет! И царь во всем его слушается...
– Да, и, если моя мачеха займет трон, его влияние только усилится! Она уже и теперь ему помогает заставить вельмож ходить по одной половице... – Эфрит задумчиво смотрела во тьму. – Но все-таки мне кажется, что истинные его мотивы лежат еще глубже. Не могу себе представить, чтобы он, как большинство жрецов, удовольствовался ролью опоры могущественного самодержца... – Царевна повернулась к Конану, рассуждая. – Ты знаешь, он сущий аскет: плотские утехи мало волнуют его. А этот его телохранитель, Нефрен... мне иногда кажется, что в нем и жизни-то нет... бр-р! – Она обхватила себя руками, неожиданно озябнув в жаркой комнате.