Обычно крысы, обнаглевшие, опьяневшие и отяжелевшие от дармовой жратвы, лишь поднимали свои крошечные глаза-бусинки и настороженно разглядывали того, кто незваным явился на их пиршество, но разбегаться не торопились. Это давало Кумаранджу преимущество, и он умудрялся насадить на острие своей дубинки по меньшей мере троих дармоедов, прежде чем остальные понимали, какая опасность грозит им, и успевали скрыться в многочисленных, давно прогрызенных дырах в стенах.
Сторож перехватил поудобнее рукоять дубинки и, двинувшись по узкому, с низким потолком помещению, вдоль стен которого разлеглись бывшие горожане в ожидании последнего своего пути — короткой дороги на кладбище,— принялся внимательно вглядываться в каждый темный уголок: проклятые крысы могли затаиться где угодно… Однако ничто не нарушало мертвую во всех смыслах тишину, ни шорох, ни движение. Попрятались, суки. Поумнели, что ли…
Кумарандж намеренно громко затопал башмаками, намереваясь вспугнуть крыс и вынудить их покинуть свои убежища, и его старания увенчались успехом — со стороны мертвяков, устроившихся на ночлег в самом дальнем углу ледника, раздалось ответное шуршание. «Ага, вот вы где,— усмехнулся про себя старик.— Ну, ждите, ждите: к вам гости приехали…»
Свет факела отбрасывал колеблющиеся тени, и казалось, что покойники шевелятся, силясь встать со своих морозных лож. Кумарандж медленно продвигался вперед, зорко вглядываясь в полумрак, выискивая проклятых грызунов. «Еще парочка,— подумал он,— и будет ровно пятьдесят. Ну где вы там, вылезайте. Поговорим».
Он дошел до противоположной стены ледника; с потолка свисали длинные клыки льда, а в самом углу находилось тело мертвого гладиатора. Кумарандж поднял факел повыше. Что за ерунда, почему тут так темно? Неверный свет факела, казалось, тонул в непроглядной мгле, что затянула собою эту часть покойницкой. И отчего-то очень холодно — гораздо холоднее, чем в других уголках покойницкой…
— Давайте же,— вслух поторопил свою дичь сторож.— Вылезайте. Я вам подарочек приготовил.
И получил неожиданный ответ, от которого похолодело сердце старика.
— Э-э-э-э-э…— донеслось из-под дерюги, укрывающей труп гладиатора; звук, будто бы рожденный в самом сердце Мира Демонов, звук, полный муки и страдания, приглушенный, невнятный, но несомненно издаваемый живым существом… хотя —существом ли? Живым ли?..
Виной ли тому были колеблющийся свет факела, рождающий иллюзию того, что покойники движутся, или гнетущая атмосфера склепа, либо же неугомонные крысы, посчитавшие за благость наведываться в эти места пообедать, но на миг Кумарандж почувствовал неосознанный страх, которого никогда доселе не испытывал в этом пристанище мертвецов. Рука, держащая факел, задрожала, и по заиндевевшим стенам заплясали зловещие тени. Что это? Игра света? Или тело мертвого гладиатора действительно пошевелилось под холстиной?
Сторож наклонился над трупом.
По городу бродили всевозможные легенды и слухи об оживших мертвецах, ходячих покойниках и выбравшихся из могилы похороненных, однако Кумарандж, разумеется, в них не верил и лишь посмеивался над ними — ведь работал он в таком месте, где любому очень быстро становилось ясно: если мертвецы и способны возвращаться в мир людей, то это происходит не здесь, не в Вагаране. Поэтому сторож без всяких колебаний и опасений взял свою дубинку наизготовку и сдернул дерюгу с головы бывшего гладиатора, ожидая увидеть под ней копошащихся жирных крыс. Но то, что открылось его взору, было стократ страшнее десятка грызунов, пожирающих лицо мертвеца. Разум сторожа пребывал в оцепенении, но тело отреагировало быстрее, и по старым, латаным-перелатаным штанам Кумаранджа потекла горячая струйка мочи.
— Э-э-э-э-э…— выдохнули посиневшие губы трупа, холодные веки медленно поднялись, обнажая безжизненные глаза нечеловечески оранжевого цвета, красные зрачки уставились на замершего старика, а мертвая рука рывками согнулась в локте; пальцы были скрючены, подобно когтям стервятника.— Э-э-э-э-э…
— Иштар, забери меня вместе с потрохами,— прошептал потрясенный Кумарандж.— Это что еще за…
Однако закончить фразу ему не дали: рот покойного гладиатора вдруг растянулся в хищной улыбке, на губах выступила черная пена, и мертвенно-бледная рука, рванувшаяся вверх со стремительностью и неожиданностью атакующей кобры, ухватила старика за глотку.
Кумарандж издал булькающий звук, факел выпал из его ослабевшей ладони, и вся сцена окончательно погрузилась во тьму. В кромешной мгле старик почувствовал, как его горло сминается под нажимом пальцев, сильных, точно выточенных из металла, вооруженных острыми ногтями, длинных настолько, что сомкнулись на морщинистой шее в кольцо. Больше он не успел почувствовать ничего: восставший к жизни гладиатор сломал ему хребет одним сжатием кулака, а потом резко отвел руку в сторону.
Шея несчастного сторожа осталась в кулаке ожившего трупа; голова, лишившись опоры, отделилась от тела и покатилась в угол; само же тело с глухим стуком рухнуло на пол. Из разорванных артерий толчками хлынула кровь, с шипением встретилась с пламенем валяющегося неподалеку факела и загасила его. Покойницкую окутал плотный, душный саван черноты. Но бывшему гладиатору не нужен был свет: его светом была тьма, во тьме он видел и чувствовал себя гораздо увереннее и спокойнее.
Тот, кого прежде называли Амином, встал со своего хдадного ложа и потянулся всем телом. Он ощущал небывалый даже для него прилив сил; в мертвом мозгу роились новые, неведомые человеческому существу мысли, небьющееся сердце переполняли новые, необъяснимые человеческим языком чувства. Шах Джумаль, его хозяин и отец, был забыт: теперь у Амина появились другие хозяева — более могущественные, хоть пока и невидимые, более щедрые, хоть пока и отдаленные от него на невообразимое расстояние. И эти хозяева приказывают ему действовать. И он должен повиноваться. Может повиноваться. Хочет повиноваться.
Амин поднял голову и издал вопль, от которого едва не рухнули стены этой юдоли смерти, вопль, который был слышен за пять кварталов от покойницкой… вопль, предвещающий гибель всему живому на земле.
— Что это? — Минолия ухватила Веллаха за рукав.— Ты слышал? Кажется, кричал кто-то…
— Может быть,— ответил ее спутник.— Или собака воет. Не отвлекайся, Минолия. Мы должны найти Шлем до темноты, а ведь уже смеркается, видишь?
Действительно, солнце уже коснулось края городской стены, и на Вагаран наползали синие тени, придавая кварталам полуреальный вид старой фрески. Народу на улицах поубавилось, лоточники сворачивали свой товар, купцы закрывали лавки, Хозяева питейных заведений помогали выбраться наружу последним, принявшим лишку завсегдатаям. Город готовился ко сну — до утра, когда вновь откроются кабаки и торговые ряды, когда улицы огласятся шумом толпы и криками зазывал, как было всегда, изо дня в день, из года в год… И никто из горожан даже не подозревал, что эту ночь переживет лишь один человек. Фагнир.
Веллах и Минолия быстро шли по пустеющим улицам. Мужчина шагал широко, быстро, и девушка с трудом поспевала за своим спутником. Теперь, когда наводнившие Вагаран члены Ордена облачились в обычные одежды, многие смогли бы убедиться, что это самые обыкновенные люди, а вовсе не монстры, как утверждала молва,— смогли бы, знай они, что перед ними не простые запоздалые пешеходы, а именно служители пресловутого Неизвестного.
Веллах, рослый худощавый мужчина с темными волосами и небольшими светлыми усиками щеточкой, тонкими бледными губами, над которыми: свисал длинный прямой нос, придававший его облику несколько птичий вид, был одет в костюм, по которому никто бы не смог угадать, к какому сословию или в какой гильдии принадлежит хозяин. Подобно мужчине, его спутница — зеленоглазая девушка с развевающейся за плечами копной соломенных волос, кажущихся золотыми в красноватом свете умирающего светила носила неопределенное просторное платье с широкими рукавами, в которых удобно прятать небольшой дамский кинжал; платье было бледно-зеленого цвета, а голубая полоска на правом рукаве подсказала бы встречному горожанину, что она замужем, поэтому, увы, нет смысла пытаться заигрывать с этой красавицей.