— Ну? Чего ждете, гниды? Вон отсюда!
Едва было произнесено последнее слово, как харчевня «Стреноженная вошь* опустела. Лишь на своем троне остался погрузившийся в думы главарь, да у входа тоже никогда не покидавший пределов харчевни детина с рваными ноздрями.
Глава шестнадцатая
Давили шаха Джумаля стены отведенных ему во дворце сатрапа покоев, теснило в груди. Ныло сердце. Шах бродил по комнатам, не находя себе места и не в силах остановиться. Не в силах даже думать. Он мог только страдать, и мозг его жег безответный вопрос: «Как, как такое могло случиться?»
«Сын! — Такая мысль время от времени пронизывала его сознание, затянутое тучами горя.— Мой сын!» И сразу же все его чувства вспыхивали костром жажды мщения. Такого необузданно сильного ощущения он не испытывал никогда в жизни. И рождалась надежда на то, что свершившееся возмездие погасит невыносимую боль, поможет примириться с утратой сына и защитника тела и престола шаха. Терзаемый болью правитель клял себя за то, что мало внимания уделял своему отпрыску — плоти от плоти, крови от крови (пусть даже в эту плоть и кровь примешалась черная капля потусторонних сил),— никогда не беседовал с ним по душам, не ведал, какие желания и вопросы мучили юного Амина. Он всегда принимал существование рядом с собой сына как должное, как нечто само собой разумеющееся, незыблемое и вечное… Теперь же поздно что-либо исправлять. И Джумаль чувствовал пустоту внутри себя, словно из его души, из его тела безжалостно вырвали огромный кусок, оставив ноющую, рваную рану.
За окнами темнело, до сих пор не появился гонец с вестью от Хашида, что подлый убийца изловлен, да и с другими известиями никто не приходил. Ничто не нарушало уединения туранского гостя.
До полуночи оставалось немного, когда шах бегом бросился к двери, ведущей из покоев в коридор, рывком распахнул ее и, увлекая за собой несших охрану комнат Джумаля телохранителей, помчался по проходам и лестницам к выходу из дворца.
Как леопард нападает из ночной мглы на свою жертву, так неожиданно и страшно обрушилась на шаха мысль о том, что никогда более он не увидит своего сына. Никогда. Завтра Амина похоронят — не в общей могиле, как ошибочно думал сторож покойницкой Кумарандж, а в отдельной, с отданием почестей, но он, отец, не сможет попрощаться с сыном. Нельзя шаху присутствовать на погребении простого телохранителя. Законы и обычаи его страны, его положение не позволяют это. И не увидеть ему больше… Нет! Он должен! Обязан проститься, посмотреть последний раз на того, в ком текла его кровь. Закрыть глаза. Дотронуться до него.
И шаха подтолкнуло к дверям, бросило в коридоры, понесло к выходу из дворца.
По приказу Джумаля его подданные быстро разыскали среди слуг Хашида того, кто за хорошую плату согласился провести туранцев к городской покойницкой, расположенной чуть ли не на окраине города.
И вот уже по улицам Вагарана носильщики, постоянно подменяя друг друга, несут паланкин, в котором, сокрытый от посторонних глаз опущенными занавесями, пытаясь унять взвинченные нервы, теребит четки дрожащими пальцами шах Джумаль. Впереди, позади и по бокам паланкина идут по хорайскому городу туранцы, лучшие два десятка из телохранителей шаха. Они видят то, от чего отгородился шелковыми шторами их повелитель — не по-ночному неспокойный город. Конные патрули городской стражи, освещая все окрест себя факелами, наводняют улицы. Появляются из-за одного угла и тут же скрываются за другим те, кто обличьем и повадками схожи и в Туране, и в Хорайе — преступное отребье города. Не спится и еще какой-то из разновидностей человеческой породы, не сидится дома в эту ночь — людям с одинаково фанатично сосредоточенными лицами, какие бывают у жрецов в момент совершения ритуального действа и отрешения от всего мирского.
Телохранителям шаха Джумаля определенно не нравится чужой город в эту ночь.
Каждый вечер вход на трибуны запирался, но личный колдун владыки Вагарана без задержки миновал стражу, проник на арену, встал в ее центре. Он сам не знал, зачем пришел сюда, что здесь ищет, но почему-то был уверен, что ответ на все вопросы находится именно тут.
Огромное багровое солнце наполовину скрылось за трибунами, и на песок, отливающий кровью в его умирающем свете, легла черная тень от стен арены. Вечерний ветерок что-то шептал в трещинах грубой каменной кладки, вздымал крошечные песчаные вихри, шевелил длинные седые волосы и усы мага. Стояла тишина, утихли даже обычные уличные шумы. Город словно затаился, предчувствуя, что этой ночью произойдут некие события, последствия которых круто изменят не только судьбу Вагарана, но и, возможно, всего мира… Вот только что это за события?
Привычно очистив мозг от посторонних мыслей, расслабив тело и открыв разум, Ай-Берек проник в астрал. И увиденное оказалось настолько неожиданным, четким и ужасающим, что старый волшебник покачнулся; с уст его слетел невольный стон.
В реальности он по-прежнему стоял на остывающем песке гладиаторской арены, солнце все так же светило ему в спину, мир был тих и покоен…
Однако, находясь в плоскости астрала, Ай-Берек обнаружил, что парит над бездонной, пышущей обжигающим холодом ямой, расположенной посередине песчаного круга. Морозными зловонный ветер, ураганом вырывающийся из пропастей, безжалостно треплет волосы его астрального тела, рвет одежды, затрудняет дыхание. Зеленовато-черные, прокрытые слизью стены этого почти круглого колодца, достающего, казалось, до центра мироздания, дрожат, ритмично сокращаются, конвульсивно изгибаются, шевелятся, словно живые, точно являются разверстым чревом некоего исполинского чудовища, названия и места для которого нет на земле. И оттуда, из этой бездны, на Ай-Берека мчатся полчища существ, что могут родиться лишь в кошмарах умалишенного. Они еще далеко, но, клубясь, как пчелиный рой, завывая на разные голоса, размахивая зловеще сверкающим оружием, они приближаются — стремительные, как полет (стрелы, неукротимые, как взбесившийся тигр, и такой ненавистью к человеку, таким алчным желанием изничтожить весь род людской веет от них, что Ай-Берек в ужасе поспешил вернуться в физический мир.
В реальности ничто те изменилось. По-прежнему стояла умиротворенная тишина, солнце продолжало свой путь за горизонт и уже почти скрылось за трибунами, и ничто не указывало на скрывающуюся под ареной бездну, ждущую лишь подходящего момента, чтобы выплеснуть свое кошмарное содержимое на землю.
Ай-Берек перевел дух и оттер обильный пот со лба. Никогда до этих пор он ню сталкивался со столь мощным и яростным проявлением потусторонних сил. Он чувствовал себя беспомощной букашкой, которую порывом ураганного ветра сорвало с обжитой, такой уютной и безопасной веточки и унесло в неведомое.
— Приветствую тебя на земле, исконно принадлежащей твоему народу,— вдруг раздался позади тихий почтительный голос.
Ай-Берек круто повернулся.
Перед ним стоял высокий пожилой человек с изрезанным морщинами бледным лицом и горящими ликованием глазами. Редкие рыжеватые волосы кучерявыми прядями опускались на плечи, тонкие бескровные губы под длинным бугристым носом изогнулись в улыбке. Незнакомец был одет в костюм, по которому совершенно невозможно было определить, к каким слоям общества принадлежит его хозяин.
Маг нахмурился.
— Ты кого-то встречаешь здесь?
— Да. Вас. Мы давно уже ждем вашего прихода — двести пятьдесят лет! И какое счастье, какая честь для меня быть первым, кто…
—«Мы»? — перебил его Ай-Берек, быстро изучив ауру незнакомца. Нет, он не волшебник, но кое-какие познания в магии у него, безусловно, есть. Не опасен.— Кто это — мы?
— Мы, Орден Последнего Дня, и я, Орландар, его Магистр,— сияя, ответствовал тот, даже не заметив, что его только что подвергли магическому осмотру.— Те, кто посвятил свою жизнь и всего себя вашему возвращению. И от имени всех братьев я приветствую тебя, первого из возвращающихся.