Но внимание Конана привлекли именно руки. Хорошие такие руки. Мощные, сплошь покрытые вздутыми буграми стальных мышц и перевитые защитными ремнями из кожи каменного варана. Обожженные и продубленные ветрами и солнцем тысяч и тысяч дорог. Руки настоящего мужчины.
Его, Конана, руки.
Он мог не узнать своего лица — не так уж часто приходилось видеть, да и зеркала, что водные, что новомодные бронзовые, особой точностью изображения не отличаются. К тому же, что он — девица на выданье, чтобы на свое отражение любоваться? Бриться — и то на ощупь очень даже удобно, навострился ежели.
Но руки — дело иное. Их он видел каждый день. По многу часов подряд. Сжимающие оружие или чье-то горло, напряженные или спокойные, ловко управляющиеся с хитроумными замками и не менее хитроумными женскими одежками… Ежедневно… С самого раннего детства в кузнице своего отца-оружейника…
Их не узнать он просто не мог.
А значит…
Значит, перед ним, вольготно развалившись на придорожном камне, сидит наглый вор. Вор, каким-то непонятным образом сегодня ночью укравший его тело. А теперь вернувшийся, чтобы над ним же еще и посмеяться…
Конан знал лишь один способ обращения с ворами подобного сорта…
Зашипев на вдохе и нехорошо оскалившись, он рванулся вперед, намереваясь одним ударом сбросить наглого вора с его насеста в придорожную пыль — и был опрокинут ударом горячего ветра в грудь.
— Вижу, господин варвар, что память к вам так и не вернулась, — сказал вор сочувственно, — держите! Полагаю, это способно помочь…
И он протянул Конану приятно булькнувшую флягу.
Это был маг.
Тот, вчерашний, — теперь Конан узнал его по манере говорить, раньше сбивал с толку собственный голос — красивый и низкий, словно из глубокой бочки, он искажал речь до полной неузнаваемости.
Это был тот самый маг.
Тот, вчерашний, показавшийся поначалу почти что приличным человеком.
И маг этот наверняка сейчас применил по отношению к Конану какие-то свои магические штучки. Иначе чем можно было бы объяснить то обстоятельство, что Конан не только безропотно взял протягиваемую ему флягу, но и выпил ее всю, до донышка — точно так же безропотно. Хотя еще совсем недавно пришел к твердому убеждению, что пить с магами — последнее дело…
Вино у мага было хорошее. Офирское, темное и густое. С пряным и чуть горьковатым запахом степных трав. И, возможно, именно привлеченная этим соблазнительным ароматом, блудная память решила наконец-таки вернуться.
Память — она, конечно, женщина.
Только вот вернуться она решила как-то очень уж по-мужски…
Так возвращается в свой гарнизон пьяный в сосиску наемник, избивая всех встречных и поперечных только потому, что в шляпе они, или же наоборот — без шляпы. Так возвращается домой из длительного отсутствия по торговым делам муж, которому все и во всех подробностях уже успели понарассказывать доброжелательные не в меру соседи…
Первое, чему учат гладиаторов на арене — это держать удар. Уметь правильно держать удар порою важнее, чем уметь правильно держать меч — те, кто не понял этого сразу, на арене просто не выживали. В первом же бою и гибли. От первого же удара, держать которого не умели. Зачастую — так и не успев даже разок мечом взмахнуть.
Конан — выжил.
И потому сейчас не схватился руками за голову, не взвыл благим матом, не застонал сквозь зубы. Просто лицом закаменел.
Не воровство это было.
Спор.
Честный спор. Даже с привлечением в свидетели всех четырех стихий, что в простых спорах применялось редко, но зато давало абсолютную гарантию честности обеих сторон. Не прикопаешься.
И некого обвинять, кроме себя самого да гнусного трактирного пойла. Как младенца, на «слабо» взяли! «А слабо вам, господин варвар, безо всей вашей знаменитой варварской силы, немеркнущей славы и удачи немеряной хотя бы разок…» — «Кому слабо?!! Мне — слабо?!!»
Вот же влип…
— Полегчало?
Маг смотрел вроде бы доброжелательно и даже слегка как бы сочувственно. Но Конан каким-то звериным чутьем ощущал затаившуюся на дне светло-голубых глаз — своих глаз!!! — издевку. Сощурился. Вздернул подбородок — в некоторых странах именно такое движение головой служит эквивалентом утвердительного кивка, если маг опытный, то поймет правильно. Сам же кивок был слишком похож на уважительный поклон, а проявлять уважение именно сейчас и именно к этой персоне Конану хотелось всего менее.