Колокол спустя Грумми принес откуда-то сверху чашу с дымящимся, остро пахнущим зельем.
— Твою возлюбленную необходимо натереть, пока снадобье не остыло, — усмехнулся колдун, — и делать это придется мне — только я знаю, как нужно втирать мазь.
Вариос блеснул глазами.
— Ты готов предоставить мне ее тело? — Но, заметив, как потемнело лицо северянина, пряча усмешку, добавил: — Для растирания… только для растирания!
Когда Конан кивнул, он быстрыми движениями раздел девушку и, глубоко вздохнув, стал натирать ее дрожащее тело теплой мазью, одновременно разминая и растирая мышцы. По мере того, как зелье впитывалось, больная приходила в себя. Перестала дрожать, реже стонала и даже один раз открыла глаза. Но далеко блуждала в этот момент ее душа — взгляд оставался слепым и бессмысленным.
С особым усердием растирал колдун упругие груди девушки, и только когда Конан издал недовольное ворчание, поспешно перешел на плечи и шею.
— Эй, Грумми! — крикнул Конан. — Я думаю, что хозяин твой сейчас велит собрать что-нибудь на стол и угостить гостя!
— Да, да, — прогудел Вариос, — собери, угости…
Слуга без особой спешки стал собирать все для трапезы. И тут Вариос сдавленно вскрикнул. Конан мгновенно очутился рядом.
— Ничего, ничего, — испуганно пробормотал колдун, — я просто вывернул себе палец… Ничего страшного.
Точными движениями чародей натер лоб и затылок больной, которая лежала, теперь расслабившись и, казалось, крепко спала. Бережно укутав свою спутницу и убедившись, что ей лучше, Конан сел за стол. Вино было очень даже неплохим, копченое мясо вкусным, а хлеб, хоть и грубоватого помола, но тоже вполне съедобным.
— А ты неплохо устроился, колдун, — сказал Конан, насытившись. — Кто тебе привозит вино?
— Разные люди… — уклончиво ответил Вариос. — Те, кто просит моего совета или помощи…
— А что ты посоветуешь мне? Как быть с девушкой? Скоро она поправится?
Вариос посмотрел на Конана долгим взглядом.
— Поправится, — повторил он, — обязательно поправится… Уже завтра она будет… Вполне здорова. — И легкая усмешка промелькнула в его серых глазах.
— Выкладывай, колдун, что у тебя на уме, — мрачно пробурчал варвар.
— Ничего… — Вариос улыбался слащавой улыбкой, не вязавшейся с его грубоватым лицом. — Я же сказал, что она поправится…
— Ну, добро, — перебил Конан, — посмотрим, что будет завтра.
К ночи Вариос поднялся на самый верхний — третий — этаж башни и затащил приставную лестницу. Теперь никто не мог забраться к нему, разве что сумел бы, подобно его коту, уцепиться когтями за неровные каменные стены. И все же на душе у колдуна было неспокойно. Спать он лег, прочитав несколько охранных заклинаний и поставив лежанку в центр магического круга. В течение ночи он несколько раз просыпался и подолгу прислушивался. После чего с ворчанием опускал тяжелую голову на подушку и вновь ненадолго засыпал.
Конан спал на полу, у стены. Грумми, чью лежанку заняла больная, маялся на жесткой скамейке, предварительно оттащив ее к противоположной стене башни, подальше от этого вспыльчивого варвара.
Ночью где-то наверху, в стропилах, выл ветер. Мрачно ухали совы. Почти неслышно верещали, нащупывая дорогу, летучие мыши. Урчал и мяукал кот.
Конану снился огромный паук, спускающийся на толстой нити к самому лицу. Паук долго шевелил мохнатыми лапами у губ спящего варвара, — ибо и во сне Конан видел себя спящим. Он спал и не мог пошевелиться. А паук копошился над ним, раздумывал, перебирал суставчатыми лапами, смотрел пучками мутных бельм, думал о чем-то своем, паучьем.
И вот-вот опустится ниже, вот-вот вонзит отравленное жало в незащищенную шею!.. И не может двинуться Конан, и шевелится, отвратительно копошится над ним паук, то выпуская, то втягивая страшное жало, раздумывая, бормоча что-то человеческим голосом.
Смутно сознавал северянин, что голос паука чем-то похож на голос его возлюбленной, той, которую он поклялся никогда не прогонять…
«Нет, не могу», — услышал Конан, и все исчезло. Кошмарный сон отпустил. Смог, наконец, пошевелиться варвар, повернуться на бок и заснуть спокойным, безмятежным сном.
Утром Вариос долго и удивленно разглядывал Конана. Что-то бормотал себе под нос и качал головой. Затем подошел к лавке, где спал Грумми. Слуга лежал окоченевший, изогнувшийся в предсмертной судороге. На лице застыла гримаса ужаса и боли.
— Мертв, — бросил колдун, будто и не ожидал ничего другого.
Конан мрачно глянул в бесстрастное лицо чародея. Что могло убить несчастного слугу? Вариос, конечно, ничего не расскажет, хотя, похоже, знает причину. Грумми умер в муках. Тело сведено судорогой. Что это? Яд? Но зачем колдуну убивать своего слугу? Может, он хотел отравить киммерийца?
Но Конан вспомнил, как Вариос пробовал вчера вино из каждой новой бутылки. Нет, похоже, чародей тут ни при чем. Но он знает, в чем дело.
И еще один удар ожидал северянина, — подойдя к лежанке, где спала Рахима, он увидел, что черты ее лица застыли, а взгляд полуоткрытых глаз потускнел. Его возлюбленная умерла.
Взревев, Конан бросился к колдуну. Одной рукой сгреб его за одежду и поднял, как щенка, в воздух, другой — нашаривал на поясе рукоятку кинжала.
— Остановись, Конан, — кричал Вариос, — она не умерла! Остановись, я все объясню.
— Что ты мелешь?! Я достаточно видел мертвых на своем веку! Она умерла. И, клянусь, ты ответишь за ее смерть!
— Подожди, — вдруг спокойно сказал Вариос, — разве ты не видел во сне паука? Мне он тоже снился. Спускающийся паук…
Конан отпустил чародея. Да, теперь он вспомнил — мерзкий паук копошился над ним, бормотал, но не смог вонзить в него жало.
— Рассказывай, — тяжело сказал Конан, — и не вздумай хитрить.
Вариос, поправив одежду, сел за стол, налил себе и Конану вина, выпил единым духом, собираясь с мыслями. Конан сел, но к вину не притронулся.
— Помнишь, герой, как ты спас эту девушку, когда ворвался к нам во время ритуала?
Конан кивнул.
— Так вот: ритуал, благодаря тебе, не был завершен, и мы получили…
— Что это был за ритуал? — перебил Конан.
— Ритуал оживления мертвого тела, — ровным голосом продолжал колдун. — Я оживлял мать Грумми, по его просьбе…
— Дальше.
— А дальше полагалось принести жертву, но ты помешал, и мать… — Вариос замялся, — … мать Грумми ожила, но вместе с тем, осталась мертвой. Стала чудовищем! Вдобавок ко всему, попробовала крови сына… Она бродила в окрестностях, нападала на путников и высасывала кровь.
— Где она теперь? — спросил Конан.
— Она стала слишком опасна, и я… мне пришлось… ну, словом, ценой невероятных усилий я сумел убрать ее из этого мира. Но, очевидно, перед тем, она успела повстречать твою девушку.
— Когда? — недоуменно спросил Конан. — Я всегда был с ней рядом!
— Ты мог и не заметить, герой. Она, вероятно, пришла, ночью, во время сна…
Конан потер лоб. Да, кажется Рахима, после ночи в пещере, рассказывала про какие-то ужасы, чудившиеся ей в темноте…
— Так ты поэтому вскрикнул?! Ты увидел на ней…
— Да. Следы укуса.
— Почему ты мне не сказал, колдун? — гневно произнес северянин. — Ты хотел…
— Да, — спокойно ответил Вариос, — я хотел, чтобы она укусила тебя. Ведь это ты во всем виноват! Но она не смогла… Очевидно, очень сильно любила… любит тебя.
— Как может любить труп? — воскликнул Конан. — Ведь она теперь мертва!
— И да, и нет. Она живет теперь другой жизнью, и мы не должны позволить ей пить кровь. Иначе, через короткий промежуток времени, этих тварей тут будет, как тараканов.
— Что же нужно делать?
— Нужно надежно запереть их.
— Их? Кого?.. Ах да, еще твой слуга…
— Да, бедный Грумми… Под этой башней есть подземелье — туда нужно отнести мертвецов. Оттуда им не будет ходу… Только тогда мы будем уверены, что они не причинят никому вреда.
— Хорошо, открывай свои подвалы, колдун…
Конан долго смотрел в лицо возлюбленной. Бедная девушка! Он, Конан, спас ее от смерти, а в результате ей оказалось уготована худшая доля. Там, во мраке подземелья будет бродить она, снедаемая вечной жаждой, мучаясь и, возможно, проклиная своего спасителя. Как хотела она, как просила, чтобы он ее не бросал… И вот теперь… Ну, теперь, он свободен от клятвы. Она умерла, будем считать, что она умерла. Кром это видит. Оh не осудит. Просто она будет похоронена не в могиле, а в подземелье.