Конан и ритуал Луны

Конан запустил руку в кошель и вынул горсть алмазов.

— Возьми, отец… сына это не вернет, но поможет тебе жить.

— Убей его, воин! — выкрикнул крестьянин. — Убей! Убей…

— Убью, — твердо сказал Конан, — отомщу за твоего сына… и за все остальное.

* * *

Ароматный дым поднимался из чаши, вокруг которой танцевали полуобнаженные красавицы. Развешенное по стенам оружие поражало великолепием отделки и величиной драгоценных каменьев на эфесах. Громадные телохранители, с ятаганами наголо, и ростом, и сложением, не уступавшие хозяину, застыли в дверях черными статуями.

Но тревожно было на душе у Кушуха. Сердце сжималось, чувствовало приближающуюся опасность. Весь год прожил он спокойно, уверенный в том, что Конан, надежно закрытый в пещере, погиб. Но два дня назад перестала радовать его роскошь, перестали привлекать прекрасные тела юных танцовщиц, перестала доставлять удовольствие власть. Он чувствовал — Конан остался в живых. Конан выбрался из ловушки. Конан придет, чтобы отомстить, и месть его будет ужасна.

И ворочался ночью на мягкой кровати немедиец, и не сон объял его, а некая дрема, когда сновидения причудливо переплетаются с реальностью, когда, зная, что спишь — видишь, будто идешь; зная, что ты дома — видишь себя в призрачном замке.

И видел Кушух: бежит он по лестнице, захлопнув двери сокровищницы, оставив там Конана, — бежит, а за ним следом несется, догоняя его, что-то непостижимо страшное. Неуловимое, непонятное. Вот-вот догонит, схватит… И тогда судьба его будет хуже смерти. Оледенеет он в вечном замогильном бдении, и вечно — вечно — будет убегать от своего ужаса по нескончаемой лестнице в этом страшном, мрачном подземелье…

А ноги становятся все тяжелее… А сумка с сокровищами давит на плечи неимоверным грузом — тяжелее, чем мешок, наполненный булыжниками, тяжелее, чем отрубленные головы тех, кого он убил — крестьян, знавших про подземный ход. Про его надежду, про его последнюю возможность спастись, ибо, когда придет киммериец — не остановят его ни стены, ни двери, ни телохранители…

Кушух проснулся в холодном поту и увидел, что киммериец стоит с мечом в руке перед его ложем. Хотел закричать предатель, — но только хрип вылетел из его горла.

— Возьми любое оружие, — спокойно сказал Конан, — я не хочу убивать безоружного.

Непослушными руками снял Кушух со стены самый тяжелый ятаган. Взвесил в руке. Оттягивая момент схватки, хотел что-то спросить, но варвар покачал головой и приготовился к бою. И весь страх, вся ненависть, все напряжение последних дней выплеснулось в дикой атаке немедийца. Его ятаган раз за разом наносил страшные удары, в которые он вкладывал всю свою силу. Отступив на шаг, Конан, неожиданно для себя, применил тактику убитого им зорга. Конечно, действовать мечом с такой быстротой, как Ишанатан орудовал саблей, было невозможно, но это и не требовалось. Мощные удары ятагана разбивались о сверкающий кокон, которым окружил себя киммериец. Затем Конан сделал скользящий шаг вперед, — и тело Кушуха, разрубленное на несколько кусков, грузно осело на ковер, пропитав его кровью. Черной кровью предателя.

* * *

— Интересно, кто-нибудь достроит этот замок? — в раздумье пробурчал Конан, оглянувшись на темнеющую громаду. Вряд ли… Скорее всего, его теперь разберут по камешкам окрестные жители. Построят себе хорошие, прочные дома. И правильно! А я, как-никак, целый год не пробовал вина, не держал в объятиях красивых женщин! Нужно поторопиться!

И Конан направился в Шадизар, где, как он помнил, в одной таверне было отменное вино и лучше в Заморе красотки.

Ник Харрис

Ритуал Луны

Колдовская пентаграмма пылала голубоватым пульсирующим светом. Даже маг Вариос, глядя на яркое свечение линий, вынужден был щурить глаза. Его слуга и помощник Грумми, с выражением благоговейного ужаса на худом, усталом лице, подавал хозяину чаши с порошками. Работа помощника колдуна требовала большой сосредоточенности. Грумми не хотелось даже думать о том, что случится, если он перепутает чаши. И потому, подавая хозяину очередную порцию зелья, он старался не смотреть на пылающий чертеж, из которого уже доносились тихие голоса, будто из соседней комнаты через приоткрытую дверь.

Грумми знал, что произойдет дальше. Голоса приблизятся, потом раздастся шум, будто бранятся сразу тысяча демонов, а потом… потом будет самое страшное. Явится тот, кого даже мудрый и злой Вариос боится до дрожи. Боится настолько, что вызывает лишь в крайнем случае, если нет другого выхода. Как теперь. Когда под угрозой само их существование — хозяина, и его, Грумми — бедного слуги, который не хочет, но вынужден прислуживать колдуну.

Грумми вспомнил, как впервые пришел к Вариосу. Пришел просить помощи, как делали многие, когда случалась беда. Кто ж еще поможет, как не колдун? И колдуны, чаще всего, помогали, требуя за услуги плату — иногда небольшую, иногда огромную. Никто не знал, от чего зависел размер платы. Поговаривали — от богатства хозяина. Колдун, дескать, видит, с кого брать. Но Грумми знал много случаев, когда колдун начисто обирал бедняков, а с богатых брал гроши. Иногда — наоборот. Другие считали, что плата зависит от сложности и опасности задачи, за которую берется чародей. Как бы то ни было, Грумми готов был заплатить. Отдать последние деньги, только бы вернуть внезапно умершую мать.

Они с матерью жили достаточно уединенно. Грумми работал на строительстве домов — он был неплохим камнетесом — мать вела хозяйство, готовила вкусные обеды и ужины. И еще пилила сына за то, что он, дожив до тридцати лет, не обзавелся собственной семьей. «Давно пора, — ворчала мать, — передать хозяйство молодой жене, а ей, матери, отдыхать и нянчить внуков».

Но Грумми отшучивался — вот подзаработаю деньжат — и уж тогда!..

А потом мать внезапно умерла. Просто захрипела и стала падать — Грумми едва успел ее подхватить. Донес до кровати и обнаружил, что сердце матери не бьется, дыхание исчезло, а открытые глаза — не видят. Весь день Грумми обливался слезами, а к ночи пошел к башне колдуна. Вот так он и попал на службу к Вариосу. К мудрому и злому волшебнику.

Путь до темной, мрачной башни был неблизкий, и Грумми порядком устал, когда, наконец, уже глухой ночью, увидел зловещий силуэт, перстом указывающий в звездное небо. Долго стучался Грумми в дубовые двери. Гулко отдавались удары в темной башне. Наконец, откуда-то сбоку появился большой, черный, как сама ночь, кот. Тенью скользнул он к ногам человека, потерся, задрав хвост, затем уселся и с недовольным видом глянул на непрошенного гостя. Долго человек и кот смотрели друг на друга, затем кот исчез, а двери башни распахнулись и Грумми, ошалело вошел внутрь.

Из темноты на него надвигался странный силуэт. Казалось, навстречу двигалась сама тьма, сгустившись и приняв причудливую форму. Постепенно сгусток тьмы обрел очертания человека с сидящим на плече котом. Глаза кота горели неугасимым мрачным огнем.

Затем вспыхнул факел, и Грумми смог осмотреться. Башня была довольно тесной. Сложенная из грубо обтесанного камня, она выглядела невзрачно и неказисто. Если бы строил Грумми, стены были бы ровнее, а камни лучше подогнаны друг к другу. Посредине стоял большой стол, вокруг несколько скамеек, в углу — лежанка. У стены — простая деревянная лестница на второй этаж. Где-то наверху, вероятно на чердаке, ухали совы. А тут, на первом этаже, из угла слышался крысиный писк. Кот, сидя на плече хозяина, поводил ушами, но не рвался сражаться со своим извечным врагом.

Нельзя было сказать, что колдун погряз в роскоши. Но ведь случалось, что он брал за свои услуги огромные деньги… На что он их тратил? Или — копил?

— Что привело тебя ко мне, человек? — спросил колдун низким голосом.

Казалось, в его груди звучало гулкое эхо.

— Я… — начал Грумми и вспомнил о своем горе.

Бросившись на колени, он залепетал:

— Мать… умерла… я все отдам… помогите…