— Тот дикарь на рынке буянил, как сорвавшийся с цепи, — жалостно стенал мужской тенор.
— Да, сорвал нам целое выступление, — угрюмо вторил ему звонкий бас.
— Но он красив. И такой сильный. Он двигался как дикий зверь, — протянул мечтательно женский альт.
— Вы, женщины, думаете только об одном, — ворчливо ответил бас.
— Но, Таурус, о чём это ты говоришь? — промурлыкала женщина, прижимаясь к нему сзади и касаясь свой пышной грудью спины коренастого владельца балагана.
— Успокойся, Каринна! Явился в самый разгар, сорвал представление, и из-за него только что потеряли выручку.
Блондинка Каринна смутилась, обидчиво сдвинув брови, и её голубые глаза сверкнули:
— Раньше ты был ко мне благосклонней.
— Это уже прошло давным-давно, — отрезал медоточивый тенор.
— Каринна, девонька, ты не могла бы мне помочь? Иголка с ниткой в дрожащих старческих руках хуже орудий с кхитайским огнём.
Ласковый и тихий вопрос старика смог погасить ссору в зародыше. Раздражённое раскрасневшееся лицо бывшей первой актрисы, а ныне отвергнутой любовницы, смягчилось. Не произнеся ни слова, она отправилась вслед за стариком с длинными белыми усами и прищуренными ярко-голубыми глазами.
— О, женщина! С одной стороны — небесная сверхъестественная краса, но в душе — помойка…
— А ты тоже давай успокойся, Карагиз! Зурн, нужно сходить за дровами. Отправляйся, или замерзнем в ночи. — Таурус, с непререкаемым авторитетом владельца балагана, оборвал дальнейший разговор.
Худощавый парень лет двадцати, живой, юркий и гибкий, который за всё это время не промолвил ни слова, без каких-либо дополнительных возражений встал и направился к лесу. Грозящая буря была предотвращена. Повисшая в воздухе напряжённость медленно исчезала.
— Ты плачешь. — Старец с ясными глазами подошёл к Таурусу, поправляющему конскую упряжь, и тяжело присел. Он уже слишком много повидал и в целом видел мало хорошего. Возможно, именно поэтому он и решился начать заранее проигранную дискуссию. — Вспоминаешь, как однажды ночью она прибежала к тебе в одной ночной рубашке и осталась? Она была старшей дочерью фермера, не испугавшейся осуждения и пересудов. Нам пришлось вынуждено покинуть страну, прежде чем её отец смирился с тем, что его любимица сбежала с комедиантами, и перестал преследовать нас. И ты до сих пор не осмеливаешься сунуться в Немедию, хоть минуло тринадцать лет.
— Тринадцать — несчастливое число, — вызывающе забурчал Таурус.
— Она стареет, хочет покоя. Мечтает о крыше над головой, детях, — продолжал старик, как бы не слыша его.
— Такого я никогда не обещал ей. Мы — комедианты, и дома не имеем. И нам необходима актриса помоложе. Как ты сам отметил, Хикмет, Каринна постарела. — в голосе владельца звучала созревшая неумолимая решимость.
— Говорят, сегодня в замке праздник, — быстро сменил неприятную тему старик. — Может быть, пригласят и актёров. Мы могли бы показать несколько наших лучших представлений, а не такую дешёвку, как для селян на рынке. Возможно, «Страсть и предательство при дворе кхитайского владыки Чан-Ю».
— Да, жаль, что твои отрывки играют так редко. Но сам понимаешь — селяне и провинциалы не заинтересованы в высоких эмоциях и чувствах, овладевающих городскими вельможами. Замок невелик, и внутрь попасть очень тяжело. Но твою идею стоит обдумать. Пойдём проситься во дворец сегодня — может, удастся попасть внутрь, прежде чем закроют врата.
Старец вновь вздохнул, задумался о чём-то и стал переминался с ноги на ногу.
— Хикмет? Вижу, что ты ещё чего-то хочешь…
— Я… — глубоко вздохнул автор пьес. — Я — о Карагизе. Он с нами недавно, но уже играет главные роли. А его глаза — что-то в них не то, нечто чуждое. Мы ничего о нём не знаем. Я не верю ему, — быстро выпалил старец, словно радуясь, что свои сомнения он наконец высказал вслух.
— Игру Карагиза благословили боги. Он — наилучший из нас. Нет — идеальный. И необходим нам. О своём прошлом он не говорил, да я и не спрашивал. Меня интересует только мой театр. Никто не хватает нас из-за этого парня. Он ничем не может нам навредить.
— Рад бы обладать твоей уверенностью. — Хикмет неодобрительно сжал губы и недовольно заковылял прочь.
— Он был таким быфтрым. — Верзила из-за перевязанной челюсти с трудом выговаривал слова. На грязной повязке медленно проступала кровь.
— Печенка Эрлика, я не мог ничего сделать! Клянусь! — ругался Ардазир, беспокойно переступая с ноги на ногу в углу воровского логова на окраине города. Главарь банды внутренне потешался над шепелявящим, хотя был достаточно разумен и мудр, чтобы внешне это не проявлять.