Глава 4. ЧЕРНЫЕ ПАРУСА
Стояла знойная душная ночь. Весь остров, казалось, был пропитан дыханием огромной реки. На узкой улочке друг против друга стояли два здания, соединенные на уровне второго этажа аркой, в этой арке и укрылся Конан-киммериец. Скрестив на груди руки, он стоял спиной к стене, неподвижный, как статуя. Необходимость того требовала, и Конан ждал с терпением охотника, с терпением, которому он научился среди родных кимирийских скал и в лесистых долинах Пустошей Пиктов. Он наблюдал за гостиницей, в которой поселились трое аквилонцев. Днем следить за ними не составляло труда. Остров небольшой, и Конан легко замечал любое их движение, просто прогуливаясь по узким улочкам. А в темное время суток необходимо более пристальное наблюдение. Вчера ночью они ничего не предпринимали. Никто из них из гостиницы не выходил, но около полуночи появился какой-то стигиец в длинном черном плаще. В гостинице он пробыл меньше часа. Все это время в окне одной из их комнат мерцал свет. Как только стигиец ушел, свет сразу же потушили. Конан прокрался за незнакомцем до самой воды, он видел, как тот сел в длинную черную лодку, в которой были четверо огромных гребцов; никто не сказал ни слова. Конан решил, что ничего больше выяснить не удастся, и вернулся к себе. Назавтра он сделал кое-какие приготовления. Купил черный шелковый плащ с капюшоном, какие здесь носят люди всех сословий. Шелк в богатой Стигии на удивление дешев. Предполагая, что, возможно, понадобится красться тихо и незаметно, Конан снял меч и взял с собой только короткий кинжал, который обычно ^юсил у пояса. В таком снаряжении он мог двигаться по темным улицам совершенно тихо и незаметно. Вдруг Конан увидел, что дверь гостиницы отворилась, он отступил в самую темноту. Вышло трое: кто-то высокий и крепкий, кто-то маленький и толстый, кто-то изящный и миниатюрный. На всех были точно такие же плащи, что и у самого Конана. Несколько минут они молча стояли в дверях. Конан знал почему. Ульфило с его солдатской предусмотрительностью ждал, пока глаза привыкнут к темноте. Опять Конан почувствовал к нему невольное уважение. Он не любил Ульфило, но не мог не признать, что тот настоящий воин. Вот они двинулись, и Конан пошел следом. Он держался на расстоянии, идти совсем близко не было смысла. Остров крошечный, и видел варвар в темноте ничуть не хуже кошки. Слышал он их вообще прекрасно. На ногах у обоих мужчин были ботинки, сам же Конан ради осторожности от этого отказался. Вообще-то он редко ходил босым по городу, но стигийцы - просто фанатики чистоты, и даже приезжих на Черепашьем заставляют скрести улицы каждый день. Аквилонцы шли в том же направлении, что и вчерашний незнакомец. У реки их уже ждала черная лодка, в которой сидели те же гребцы. Стигийца не было. Конан стоял совсем рядом. Когда они сели в лодку, он снял свой плащ. Тонкий шелк не составило труда свернуть и засунуть в маленький непромокаемый мешочек из кишок крокодила. Конан остался в одних коротких матросских бриджах, мешочек он шелковой тесьмой привязал на шее. Когда они отплыли на достаточное расстояние, Конан легко взбежал на причал и осторожно, чтобы было не слышно плеска, опустился в воду. Его обнимали теплые волны Стикса; Конан поплыл, разводя в воде ноги по-лягушачьи и быстро работая руками, он знал, что так может продержаться в воде многие часы. Мокрые волосы прилипли к голове, и теперь, если бы кто-нибудь мог увидеть Конана, его легко можно было бы принять за плывущего тюленя. В ту ночь лодка с тремя аквилонцами была на реке не единственной. На промысел вышли множество рыбаков. Для привлечения рыбы на лодках устанавливали горящие факелы, рыбу здесь ловили сетями или с помощью специальных крючков на леске, имелись также обученные для рыбной ловли птицы, которые ныряли за добычей в воду. Мерцающие огненные пятна на темной воде являли собой зрелище одновременно жуткое и прекрасное. Киммериец хорошо понимал, что в самой реке кроме рыб есть и другие живые существа. Где-то здесь рядом огромные речные змеи, совсем близко вдруг раздался хруст, по которому Конан понял, что это крокодил расправляется со своей жертвой. Не обращая внимания на опасность, Конан следовал за лодкой. Неторопливые гребцы не слишком налегали на весла, поэтому плыть ему было легко. Они направлялись к южному берегу реки, туда, где в темном небе высились мрачные храмы и обелиски Кеми. Как и ожидал Конан, плавание было недолгим. Лодка подошла к причалу, от которого по берегу поднимались несколько ступенек, ведущие в город. Лодку привязали за большое бронзовое кольцо, вделанное в стену, и трое пассажиров поднялись на берег. А там наверху Конан разглядел какую-то фигуру, очень напоминавшую того стигийца, что вчера приходил в гостиницу. Такие причалы шли вдоль реки на расстоянии примерно пятидесяти шагов, и Конан направился к следующему. Он ловко, как зверь, выбрался из воды и вскочил на ноги. Поднявшись немного вверх по склону, он вытряхнул плащ из мешочка и одним движением руки накинул на плечи; легкий шелк мгновенно вздулся и упал, очертив прямые линии его мускулистой фигуры. Набросив на голову капюшон, Конан поднялся по ступенькам. В таком одеянии в нем никто не узнает чужака. Не теряя времени, он поспешил к соседнему причалу и поспел как раз вовремя - миниатюрная, ни с чем не сравнимая фигурка только что мелькнула за углом. Конан усмехнулся и свернул в переулок следом за ней. Они долго блуждали по ночным улицам Кеми. Как и во многих больших городах Стигии, эти улицы сходились и расходились самым прихотливым образом, чего нет в более молодых государствах севера и запада. Рабов и торговцев уже не было, но улицы не выглядели безжизненными. Тут и там попадались бритоголовые послушники из разных храмов, от длительных постов и других необходимых воздержаний их худые лица были похожи на черепа. Совершенно иное зрелище являли собой пышнотелые шлюхи, которые прохаживались по улицам совсем голые, за исключением только сложных головных уборов, украшенных свечами, мерцание которых должно было освещать и подчеркивать их прелести. Жители пустыни, облаченные в полосатые черно-белые балахоны, вели своих верблюдов в сторону рынка, который откроется утром; некоторые мудрецы в лохмотьях, похожих на мешковину, продавали наркотики, запрещенные везде, кроме Стигии. Фокусники дрессировали своих зверей. Страшная, непонятная музыка доносилась из мрачных клетушек, за порогами которых раздавались внезапные взрывы смеха и крики ужаса. Кеми - главный торговый порт Стигии, и здесь по сравнению с другими большими городами, такими как Луксур, не столь велико засилье церковников, но это только по стигийским меркам. Конану же казалось, что каждое пятое здание здесь - храм, выстроенный в честь какого-нибудь стигийского божества, а ведь это всего лишь окраина города. Вот те четверо остановились, и Конан тоже застыл на месте. Сопровождающий их стигиец жестом указал на дверь в черной стене трехэтажного здания. Сначала один за другим вошли трое аквилонцев, за ними последовал стигиец. Конан подобрался совсем близко и услышал, как дверь захлопнулась, потом раздался звук, в происхождении которого сомнений не оставалось - с той стороны задвинули засовы. Конан отступил на шаг и осмотрел дом. Как и у большинства зданий (за исключением храмов), у этого фасад был гладкий и ровный, дом плотно примыкал к соседним зданиям. По всему фасаду были вырезаны сцены из истории и мифологии Стигии, картины великих событий. В небольшом углублении над дверью в овальной раме красовался странный знак длинный волнистый трезубец, концы которого соединялись полумесяцем. Может быть, это символическое изображение какого-то стигийского божества, но Конан о таком никогда не слышал. На первом этаже окон не было, на остальных же двух - по три окна. Еще мельком осматривая здание, киммериец заметил свет в окне последнего этажа. Конан внимательно огляделся. Вот идут какие-то двое, судя по походке, пьяные. Они свернули за угол, улица опустела. Конан подбежал к дому и стал карабкаться по стене, как белка. Для того, кто вырос в горах Киммерии, где мальчишки лазают по отвесным скалам просто ради удовольствия, да еще за птичьими яйцами, украшенная барельефами стена все равно что лестница. Стигийские боги и богини, особенно те, что со звериными головами, обеспечивали ему хорошую опору. И это, размышлял Конан, единственное благо, которое он получил за всю жизнь от стигийских божеств. Время от времени Конан внимательным взглядом окидывал улицу. Он понимал, что, если затаиться, можно остаться незамеченным на фоне черной стены. Но движение привлечет внимание любого прохожего, если он случайно бросит взгляд наверх. Вот он добрался до окна; Конан теперь двигался медленно, дюйм за дюймом. Из комнаты доносились голоса, Конану не терпелось узнать, о чем идет речь, но он понимал, что нетерпеливым движением можно погубить все. Он решил, что лучше не просто подтянуться к подоконнику, а вскарабкаться повыше и встать во весь рост, так, как будто стоишь за дверью, хотя вместо пола под ногами всего лишь камень в полдюйма шириной. Конан медленно наклонился к окну - стала видна вся комната и голоса слышались четче. Но прежде чем что-либо увидеть или услышать, Конан ощутил какой-то резкий запах. Пахло дымом, но не тем, что дает дерево, или масляные факелы, или восковые свечи. Этот едкий запах не спутаешь ни с чем - так горит цветок черного лотоса, его лепестки, стебли, семена. Это очень сильное одурманивающее вещество, необходимое колдунам для их мистических видений, когда они взывают к помощи потусторонних сил. Дым уже давно висит в воздухе, это запах, оставшийся от прошлых сеансов. Дурман так сильно чувствуется снаружи, значит, лотос жгли здесь не одно поколение и в больших количествах. Жечь черный лотос могли только верховные колдуны. Все остальные быстро сходили с ума от этого запаха. От таких мыслей у Конана по спине побежали мурашки. Внутри, в потемневших от времени тяжелых креслах из резного дерева, сидели трое аквилонцев. За столом напротив Конан увидел стигийца, но не того, что их сюда привел. Это был настоящий великан, ростом даже выше Ульфило, с огромными плечами и широкой грудью. Его длинные темные волосы были аккуратно убраны золотой повязкой, в центре которой мерцал золотистый опал с выдавленным на нем символом трезубца-полумесяца. Его аккуратно подстриженная борода сходилась клинышком, черные глаза живо светились. Конан понял, что этот человек принадлежит к самой верхушке знати. - Но что же он тебе сказал? - спрашивал Ульфило. В его голосе слышалась обычная суровая властность, но Конан заметил, что к своему собеседнику Ульфило относится с некоторой опаской. - Он почти нашел то, что искал. - Из мощной груди стигийца вырывался сильный, глубокий голос. - В горах он уже видел знак, но оставшиеся в живых его люди заставили твоего брата повернуть назад. - Как он выглядел? - в тревоге спросила Малия. - С ним все в порядке? - Миледи, он только что вернулся из многотрудного путешествия, в котором погибли его соратники и которое для него самого чуть не стало последним. Все пережитое оставило на нем свой след. И все же он был готов вновь отправиться в путь. Никакие трудности его не останавливали. Ваш муж человек решительный и мужественный. - Мой брат бросает вызов любой опасности, - сказал Ульфило, - он не упускает ни одного шанса. Ты говоришь, он нашел то, что искал? - О да, он был почти у цели. Знаки, которые встречались на его пути, не оставляли сомнений. И все же ему не хватило последнего звена в цепи, не хватило средств, чтобы снарядить еще одну экспедицию, вот поэтому он и пришел ко мне, и мы заключили сделку. - И ваша сделка связывает также и нас? - мрачно спросил Ульфило. - Да. - Стигиец подвинул к ним через стол тяжелый свиток пергамента. Видите, ваш брат связал себя самыми страшными клятвами, которые переходят и на всю семью, до последних поколений! Ульфило прочел пергамент, его лицо залилось краской. - Немыслимо! Ни за какие блага в награду он не имел права связывать клятвами весь свой род! - Богам неинтересны мелкие человеческие правила, - упрекнул его стигиец. - Для суда и присяжных эта бумага не является документом, по ней не могут привлечь к ответственности. Она - свидетельство священных клятв, нарушение которых карается не штрафом или тюремным заключением, а страшными проклятиями, которые боги обрушивают на клятвопреступников. У Ульфило уже сжимались кулаки, но тут вмешался Спрингальд: - Добрый жрец Маата, мы здесь не для споров и угроз. Мы все знаем, какова будет награда за успешное плаванье. Такое богатство буквально не поддается описанию. Если придется его разделить, что с того? Даже и часть этого богатства превзойдет все ожидания любого знатного аквилонца. Уверяю тебя, условия, оговоренные в этом документе, нас совершенно устраивают. Так давайте оставим любые подозрения и недоверие. Стигиец едва заметно улыбнулся. - Твой друг говорит мудрые слова, - обратился он к Ульфило. - С таким образованным ученым, с такой любящей и преданной женой, какую я вижу в лице этой женщины, с таким доблестным воином, как ты,- разве может ваш поход не иметь успеха? - Если и была в его словах ирония, то тщательно замаскированная. - Конечно, ты прав, - сказал Спрингальд. - Вы довольны своим кораблем и командой? - поинтересовался стигиец. - Корабль хороший, - ответил Ульфило, - и хотя мы не сильны в этих делах, матросы, кажется, опытные и умелые моряки. Капитан-ванир очень напоминает пирата, да и вся команда, похоже, отчаянные головорезы, но ведь, подыскивая людей в такое плаванье, руководствуешься в первую очередь не мягким нравом. Они как раз то, что нам нужно. Для первого этапа мы нашли проводника-киммерийца, который хорошо знает побережье. - Киммерийца? - встрепенулся священник. - Да, бродяга-великан по имени Конан. Как сам говорит, наемник и пират одновременно, и к тому же бандит и преступник, я не сомневаюсь. Он не задумываясь перерезал бы нам всем горло во сне, если бы это было выгодно, но я не спускаю с него глаз. - Я не согласен с такой оценкой, - заговорил Спрингальд. - Это суровый человек, прокладывающий себе путь в жестоком мире. Было бы странно ожидать, что сам он будет начисто лишен этой жестокости. Но я считаю, ему можно доверять, он - человек чести, по его варварским понятиям. Он будет нам хорошей поддержкой, когда мы отправимся в глубь побережья. - Как хотите, - сказал священник. - Я могу предоставить вам своих слуг, людей, мне преданных, которые будут выполнять мою волю, а следовательно, и вашу. Ульфило хотел было что-то резко возразить, но Спрингальд быстро сказал: - О, от всего сердца благодарим тебя, Сетмес, но появление твоих людей может вызвать большие подозрения у нашего капитана. Во всем, что касается корабля и команды, его власть безгранична. Боюсь, нам придется отказаться от твоего предложения. - Поступайте как знаете. Когда вы отплываете? - Наверное, завтра, - ответил Ульфило, - если наш капитан завершит все свои дела. Может быть, послезавтра. - Скажи, Сетмес, - быстро заговорил Спрингальд, - то... звено, о котором ты говорил, можем ли мы его получить? Сетмес развел руками: - Но как? Я все передал ему, согласно нашему договору. - Разумеется, - согласился Спрингальд, - но, может быть, у тебя сохранилась копия? - Я вижу, при всей твоей образованности ты не знаешь некоторых вещей, касающихся церковных законов Стигии. Мы всегда - а особенно если речь идет о древности - храним и бережем оригинал и не признаем копий. Копия, какой бы точной она ни была, может передать лишь слова и символы. И все же она не равна оригиналу, потому что утрачивает его мистическую достоверность. Поэтому копии не имеют для нас никакой ценности. - Понятно, - ответил Спрингальд. - Теперь, если ты ничего больше не хочешь нам сообщить, нам пора возвращаться. - Мой слуга проводит вас к лодке, - сказал священник. - Без его защиты вас непременно убьют. Ульфило презрительно засопел, как будто не мог и представить себе, что какие-то стигийцы окажутся сильнее, чем он. Но вслух ничего не сказал. Конан не двигался. Свет в комнате потушили, через несколько минут дверь внизу отворилась и четыре закутанные в плащи фигуры вышли на улицу. Сейчас следить за ними уже нет необходимости, он знает, куда они направляются. Теперь самое главное - выбраться из города незамеченным. Улица опять опустела, и Конан начал медленно спускаться по резной стене. Несмотря на всю его силу, пальцы на руках и ногах киммерийца ныли от усталости. Спускаться приходилось очень аккуратно, потому что пальцы от напряжения онемели. Вот почему он не успел увернуться, когда на уровне второго этажа из окна высунулись две огромные безобразные руки и сплелись у него на шее, как кольца питона. Конан не успел ни вздохнуть, ни выругаться, как оказался внутри. Он чувствовал, что на шее у него сцепились не просто человеческие руки. Огромного, мощного киммерийца подбрасывали, как десятилетнего ребенка. С диким рычанием Конан наконец нащупал под собой землю и попытался тоже схватить противника за шею, но шеи у того не оказалось. Голова сидела прямо на покатых, покрытых щетиной плечах. Не теряя ни секунды, Конан схватил чудовище одной рукой за голову, а вторую просунул под острый подбородок. Воздух засвистел в сдавленном горле, и Конан начал закручивать уродливую голову. Он не мог бы точно сказать, кто его противник, - человек или обезьяна. Возможно, чудовище не обладало даром речи, возможно, оно было уверено в своей победе и поэтому не поднимало тревогу. Они дрались в напряженном молчании, катались по комнате, переворачивая и разбивая все на своем пути. На полу раскололась ваза, и Конан понял, что, даже если чудовище не проронит ни звука, к нему скоро подоспеет помощь. Он удвоил свои яростные усилия. Руки и плечи Конана напряглись так, что мышцы, казалось, вот-вот прорвут кожу; вдруг он почувствовал, что чудовище перестало сопротивляться, раздался резкий хруст. Оно несколько секунд извивалось у него в руках; человек не может умирать так долго, думал Конан. Безобразные руки отпустили горло, и Конан полной грудью вдохнул чистый долгожданный воздух. Так велико было пережитое напряжение, что какое-то время он мог только стоять на четвереньках и жадно дышать. Внезапно дверь распахнулась, и Конана ослепил яркий свет высоко поднятого факела. Прямо перед ним, распростертое на полу, лежало ужасное тело. Это скорее человек, чем обезьяна, но его низкий лоб, огромная челюсть с выпирающими клыками, а также слишком длинные руки и короткие кривые ноги все выдавало его родство с дикими обитателями джунглей. Все тело было покрыто короткими темнорыжими волосами. Некоторое сходство с человеком ему придавали штаны из грубой кожи и кованые медные щитки, закрывавшие руки. - Киммериец! Конан заметил, что факел держит в руке священник Сетмес. Он осветил мертвое тело: - Ты убил Тога! - Иначе бы он задушил меня, - сказал Конан, потирая шею. За спиной жреца он разглядел еще по крайней мере две такие же обезьяноподобные тени. Потом факел оказался у самого лица Конана. - И ты еще пожалеешь, что этого не произошло. Я ведь могу передать тебя в руки судей, а они будут несказанно рады заполучить Амру-пирату, которого, правда, уже давно считают погибшим. - Но ты этого не сделаешь, - прорычал Конан. - Эй, свяжите этого негодяя, - бросил тот через плечо. Из-за спины хозяина показались две гориллы, но Конан уже пришел в себя. Силы неравны, одного такого вполне хватит на десятерых. Конан вспрыгнул на подоконник и через секунду уже был внизу. Ловко вскочив на ноги, он бросился к реке. - Взять его! - прогремело сверху, и Конан услышал, как на землю следом за ним тяжело прыгают люди-гориллы. Конан бежал, мрачно усмехаясь на бегу, он знал, что на таких коротких кривых ногах, как у этих обезьян, не догнать стремительного и быстрого киммерийца, привыкшего к извилистым горным тропам. Он понимал также, что жители города беспомощны в ночной тьме, которая для него почти то же самое, что дневной свет. Киммериец летел, стараясь избегать широких улиц, ныряя в переулки и темные проходы. Безошибочное чувство ориентации вело его к реке. Вот наконец и набережная. Тем немногим пешеходам, что попадались ему на пути, совсем не хотелось чинить препятствия могучему незнакомцу, который бежал что было сил. Не останавливаясь ни на секунду, Конан с разбегу бросился в реку и поплыл, рассекая воду резкими движениями. Он греб изо всех сил, черный плащ струился по волнам. Он не стал терять времени на берегу, чтобы раздеться. Доплыв примерно до середины реки, Конан замедлил движение и обернулся к берегу, прикрывая голову складкой плаща, так, что оставалась только узкая щель для глаз. Он различил на берегу чьи-то смутные очертания. Они как будто старались что-то разглядеть на поверхности воды, но факелов не зажигали и не звали на помощь. Все это очень странно, и Конан решил, что жрецу Маата, кем бы ни был этот Маат, неинтересно привлекать к своим делам внимание властей. Через несколько минут тени растворились в ночной темноте. Конан медленно поплыл к острову, но на берег подниматься не стал, а вместо этого направился к кораблю. Ночного часового чуть было не хватил удар, когда над планширом показалась черная фигура киммерийца. - Конан! - чуть не задохнулся тот. - А я думал, это какое-то морское чудовище пришло по мою душу! Скинув плащ, киммериец развесил его на рее. Ночной воздух приятно овевал тело. - Почему ты не приплыл в лодке и не предупредил о своем приближении как полагается? - спросил часовой. Конан не соизволил ответить. - Я буду спать здесь, - сказал он вместо этого. - Подрался с кем-то на острове, да? Ну что ж, устраивайся вон там, в рундуке. Если тебя кто спросит, скажу, что ничего не знаю. Конан добрался до рундука и, приподняв тяжелую крышку люка, залез внутрь, где устроился на свернутом парусе. Он попытался было обдумать все то, чему стал свидетелем, но усталость уже опустила на него свою тяжелую руку, и вскоре он крепко спал.