Тхутмертари видела все это, но заклинание, которое могло бы остановить сей жуткий балаган, не было известно знаменитой волшебнице. Она видела, как один из Тезиасов, облепивших Конана, уменьшившись до невероятных размеров, полез в ухо к Конану, другой, такой же маленький, схватился ручками за ресницы киммерийца и раскачивался на них, как на качелях, норовя достать до глаза крохотными ножками. А тот, что сидел на голове, вдруг дико захохотав, спустил широкие штаны и стал испражняться прямо на густую шевелюру аквилонского короля…
В лесу стоял невообразимый гомон. К крикам ужаса и безумия, издаваемым людьми, примешивались глумливо-ехидные возгласы веселящихся карликов. То тут, то там слышалось:
— А у тебя усадьба сгорела!
— Пока ты здесь прохлаждаешься, жена твоя с соседом спит!
— А твой папа умер! Умер! Умер! Ха-ха-ха!
— Беги скорей домой: твое золото разворовывают! Торопись, не то все растащат!
— А дочку твою беременную вчерась твой же сын изнасиловал! Вот потеха-то была — вся деревня на животах лежала!
И прочее, в том же духе.
…Конан защищался, как мог. Но, казалось, совладать с сонмищем бесноватых карликов было выше человеческих сил. Увы, то были не фантомы, не призраки, а вполне реальные, наделенные плотью существа, которые, видно, прибыли сюда отпраздновать кончину его рассудка… Вдобавок ко всему ему вдруг почудилось, что к облепившим его снаружи тезиасам прибавился еще один — тот, кто пролез через ухо, сейчас дубасил по его животу изнутри…
— Ну все, отцепитесь, поганые! — в ярости вскричал Конан, чем еще больше развеселил карликов. Улюлюкая, один из них спрыгнул на морду лошади и, выставив коротенькие пальцы, проколол верному коню оба глаза. Жеребец повалился наземь, Конан же успел спрыгнуть и устоял на ногах. Но недолго: карлики-садисты, ни одного из которых не придавило при падении лошади, снова набросились на него. Один стащил набедренную повязку, другой, подпрыгнув, ухватился за могучие чресла варвара и, непристойно кривляясь и охая, стал имитировать движения, совершаемые при половом акте…
Казалось, этому сумасшествию не будет конца. Внезапно пришло понимание. В миг, когда человеческий рассудок уже буквально разваливался, Конан вспомнил, КАК Тезиас в свое время изгнал его из Тарантии. Конечно же, это был гипноз, жуткий, чудовищный, но, в конечном счете, всего лишь гипноз!
— Вас никого нету, вы, проклятые карлики! — хрипло заорал он, и голос его прорвался сквозь сумасшедший визг леса. — Вы только кажетесь! Нету вас, я в вас не верю!
Сонмища беснующихся тезиасов как будто этого и ждали. Разом смолкнув, они отцепились от своих жертв, В тот же миг каждый карлик превратился в облачко голубоватого пара. Эти облачка не стояли на месте, они бежали к какому-то единому центру. Вскоре перед Конаном предстал уже не карлик, но гигант — высоченный исполин с обликом Тезиаса; в глазных орбитах вращались черные яблоки, каждое величиною с нагрудный щит воина. Из небесных вершин, откуда пялились зрачки чудища, раздался громоподобный смех.
— Туго же ты соображаешь, варвар! — изрек Тезиас-великан. — Вот так всегда с вами, с людьми: пока всю душу не вртрясешь, никто не удосужится пошевелить мозгами!
— Тебя тоже нет, верзила! — заорал Конан. — Я не верю в тебя! Исчезни!
— И то верно, — согласился исполин. — Меня здесь нет, да никогда и не было. Я сейчас дома сижу, гостей жду! Дорогу найдешь, варвар, или тебе показать?
— Сгинь, нечистый! Не сомневайся, я не покажу тебе спину!
— Ка-а-кой храбрый! — глумливо рассмеялось чудище. — А я ведь не сомневался в тебе! Ну бывай, Конан, до скорой встречи!
И, все еще смеясь, монстр-исполин растворился в воздухе. В то же мгновение старый лес исчез, как будто его никогда и не было. Вокруг расстилались цветущие коринфские луга.
Встряхнув головой, Конан отогнал наваждение. Но оно не уходило, и киммериец внезапно понял, что и лес, и карлики, и монстр-исполин — все это было внушено ему и его людям Великой Душой!
Оглядевшись, он с содроганием уяснил и другое: само нападение гипнотических карликов вовсе не причудилось ему. Оно было всамделишным. Его армия лежала на земле, вокруг гоняли обезумевшие лошади; те немногие всадники, что удержались на конях, сейчас уносились прочь, не разбирая дороги. Конан видел, как по цветущим лугам во все стороны растекались серые змейки — то бежали воины его разгромленной армии…
Сзади к нему подскочила Тхутмертари.
— О, Конан, ты жив! Прости, я ничем не помогла тебе!.. О, Великий Сет, да ты весь в ранах!
Конан только теперь заметил, что тело его походило на исколотую стрелами мишень. Отовсюду сочилась кровь, под глазами, на плечах, ногах краснели колотые и рваные раны, но удивительным образом не был задет ни один жизненно важный орган.
Киммериец пошел вдоль дороги, взирая на остатки растерзанной армии. Мертвых почти не было — жизнь покинула лишь тех, кто, тщетно пытаясь защититься от карликов, поразил сам себя. Зато безумных были многие сотни, если не тысячи. Они ползали по земле, стонали и пищали, кусали сырую почву, конвульсивно дергали конечностями, словно над ними все еще глумился враг. Конана передернуло от стыда и отвращения. Он видел много жесточайших битв, но и в самом жутком кошмаре ему бы не примерещилось, чтобы храбрые мужчины-воины являли собой столь жалкое зрелище.
Какой-то безумец — Конан успел заметить на его изодранной кольчуге кокарду аквилонского гвардейца, Черного Дракона, — вдруг кинулся на короля сзади с мечом наперевес. Хорошо, что рядом шла Тхутмертари — бывший гвардеец, издав булькающий стон, повалился наземь с раздробленной шеей. Посреди зеленых лугов все еще царствовало безумие…
Конан заметил Просперо. Генерал лежал без сознания, задрав к небу голый подбородок. Знаменитой клиновидной бородки, которой Просперо так гордился, больше не было. Как будто кто-то подпалил ее; нижняя часть лица и шея генерала были обожжены. Рядом лежал Тараск; с его седой шевелюрой тоже творилось нечто ужасное: густые клочья белых волос валялись возле тела, голова же напоминала маску сумасшедшего клоуна. Тараск был в сознании, его глаза бессмысленно глядели в небо, и в них застыли тоска и мольба: как боги допустили такое…
Налитые кровью очи Конана обратились к Тхутмертари.
— За всю мою жизнь меня никогда еще так не унижали, — тихо молвил киммериец, но голос его был страшнее самого ужасного крика.
— Я предполагала, что Тезиас — опасный противник, но происшедшее сегодня перевернуло все мои представления о возможностях магии, — сказала принцесса. — Никакой чародей не способен сотворить такое, и никакой Бог не мог проявить подобную безумную изобретательность… Тезиасу мало победить нас — он хочет изнасиловать наши души! Я видела, как гибнут армии от взмаха руки волшебника, но такое… Этим карликам не жизнь твоих воинов нужна была — карлики, напавшие на твое войско, явились, чтобы отнять сам разум человеческий!
— Никаких карликов не было, — устало заметил Конан. — Это все дьявольская игра воображения. Гипноз, мощный гипноз — вот главное оружие Великой Души. Он внушил, а мы поверили!
— То есть ты хочешь сказать, будто не карлики, а люди сами себя изранили? Но это невозможно!
— Ты плохо знаешь Тезиаса… Помню, он овладел Тарантией за несколько минут. И знаешь, как? Он сумел внушить всем, будто я — маньяк-кровопийца, пожирающий человеческих детей, будто я низверг истинных богов и поклоняюсь жестокому колдуну Пелиа-су! Каково, а? Мои верные соратники тогда едва не насадили меня на копья…
— Так что же нам делать?! — всплеснула руками стигийка. — Тезиас одержал верх!
— Пока еще нет, — хмуро отозвался киммериец. — И он знает это. Проигранная битва — еще не проигранная война. И даже проиграв войну, еще можно сражаться — не за жизнь, так за честь и справедливость! Когда я победил Тезиаса в первый раз, у меня был волшебный камень, Ромб Яхкунга; на моей стороне также была внезапность — карлик не подозревал, что я охочусь за ним. Сейчас ничего этого нет. Но я и не подумаю отступать: пока жив человек, шанс есть в любой ситуации. Даже если он овладеет нами, всегда есть надежда перехитрить его. И у Бога бывают минуты затмения, — загадочно добавил Конан.