Зенобия подобрала ему замечательного коня: белый жеребец оказался крепок, силен и отменно вынослив. Девчонка неплохо разбиралась в конях, оружии и, не без самодовольства сказал себе Конан, в мужчинах. Он скакал на запад, оставляя позади милю за милей.
Спящая страна расстилалась вокруг. Конан видел деревни, укрытые зеленью рощиц, и окруженные белыми стена-м и виллы, раскинувшиеся среди фруктовых садов и просторных полей. Чем дальше на запад, тем меньше их становилось.
Местность постепенно делалась все более суровой и пересеченной. Со скалистых высот хмурились крепости, без слов говорившие о столетиях пограничной войны. Но никто не окликал с их стен одинокого всадника, никто не выезжал наперерез. Хозяева замков были в походе под знаменем Амальрика, и вымпелы, реявшие обычно над башнями, развевались теперь над равнинами Аквилонии.
Когда осталась за спиной последняя деревушка, дорога свернула на северо-запад, к далеким перевалам, и Конан оставил ее. Дорога привела бы его к пограничным башням, где все еще стояли вооруженные гарнизоны, и уж там-то его нипочем не пропустили бы без расспроса. К тому же с рассветом, по всей вероятности, там появятся обозы с ранеными и кавалькады возвращающихся воинов. Зато вдали от дорог и застав пограничные пустоши вряд ли так кишели разъездами, как в обычное время.
Бельверусский большак — единственная дорога через границу на добрых пятьдесят миль с севера на юг. Дорога вилась между холмами, а слева и справа раскинулись дикие, малонаселенные горы. Конан по-прежнему ехал только на запад, намереваясь пересечь границу в самом сердце глухих гор, несколько южней перевалов. Короткий путь был намного трудней, но вместе с тем и безопасней для преследуемого беглеца. Армия застряла бы здесь, одинокий же человек на коне надеялся проскользнуть.
К рассвету, однако, Конану не удалось достичь гор, синевших у горизонта. Он заехал в такие места, где не было ни ферм, ни деревень, ни вилл, мерцающих белизной сквозь зелень садов. Утренний ветер колебал высокую жесткую траву, высохшую на корню. В отдалении, на невысоком холме, виднелась сторожевая крепость. Аквилонцы нередко тревожили степное приграничье набегами, оттого и поселения здесь встречались реже, чем дальше к востоку.
Казалось, рассвет поджег степь. В небе над головой Конана с заунывным криком пролетела на юг запоздалая стая диких гусей. Спустившись в болотистую низину, Конан спешился и расседлал коня. В течение нескольких часов он гнал его немилосердно; скакун тяжело поднимал бока, белая шерсть потемнела от пота. Конан дал ему от души поваляться и попастись, сам же взошел на невысокий подъем и залег там, глядя на восток.
Вдалеке виднелась дорога, белой лентой протянувшаяся к склону холма. На ней он не заметил никакого движения. Конан присмотрелся к сторожевому замку. Похоже, и там на одинокого путника не обратили внимания.
Минул час, все было тихо по-прежнему. Конан не замечал вокруг никаких признаков жизни. Лишь однажды между зубцами крепостных бастионов на солнце блеснула сталь. Да еще ворон безостановочно кружился над степью, то снижаясь, то снова взмывая,— ни дать ни взять что-то высматривал. Конан оседлал коня и вновь поскакал на запад, уже без той спешки, чем прежде.
Но едва он выехал из ложбины, как над головой раздалось злорадное карканье. Конан вскинул голову: высоко в небе трепетали черные крылья. Конан поехал дальше, и ворон последовал за ним, держась над его головой и поганя ясное утро хриплым, назойливым криком. Отогнать его Конану не удалось.
Так продолжалось несколько часов; в конце концов Конан дошел до последней степени раздражения и готов был отдать полкоролевства только за то, чтобы свернуть эту мерзкую черную шею.
— Демоны преисподней! — взревел он в бессильной ярости, грозя наглому созданию закованным в сталь кулаком,— Ты взялся с ума меня свести своим карканьем? Прочь, черное отродье гибели! Лети лучше поищи пшеницы в крестьянских полях!
Его конь тем временем уже взбирался в предгорья; Конан неприятно удивился, когда на вопли ворона сзади как будто откликнулось эхо. Обернувшись, он увидел вторую черную точку, повисшую в синеве. А еще дальше послеполуденное солнце играло на полированной стали. Это могло означать лишь одно — воинов. И скакали они не по большаку — тот давно уже скрылся за горизонтом. Они преследовали беглеца.
Мрачнея, вновь посмотрел он на кружившуюся над ним птицу, и по спине пробежал озноб.
— Так значит, это не просто прихоть безмозглой твари,— пробормотал он.— Всадники не могут тебя разглядеть, адское создание, но та, другая, птица видит тебя, а они видят ее. Она следует за тобой и ведет их. Кто ты на самом деле? Отлично обученное пернатое создание или демон в облике птицы? Уж не Ксальтотун ли пустил тебя по моему следу? Или ты сам — Ксальтотун?
В ответ раздался зловещий, пронзительный крик, только теперь Конану слышался в нем отзвук злобной насмешки.
Он не стал больше тратить силы на перебранку с проклятым соглядатаем. Мрачно стиснув зубы, он больше не позволял ему себя отвлекать. Скачка по холмам, лежавшим впереди, обещала быть долгой и трудной. Конан не решался особенно понукать коня, не успевшего толком передохнуть возле болотца. Преследователи были еще далеко, но он подозревал, что его нынешнее преимущество скоро сойдет на нет. Они ведь почти наверняка пересели на свежих коней в замке, мимо которого он проезжал.
Дорога делалась все трудней. Круглые травянистые холмы сменились крутыми, заросшими густым лесом горными склонами. Конан, скорее всего, ушел бы здесь от погони… если бы не чертова птица, продолжавшая кружиться над ним и беспрерывно вопить. Петляя меж скал, Конан потерял из виду преследователей, но понимал, что они по-прежнему шли по пятам, безошибочно ведомые своими крылатыми союзниками. Черная тень над головой все больше казалась
Конану демоном, посланным гнаться за ним по всем кругам преисподней. Камни, которые он с проклятиями швырял вверх, пролетали мимо или падали вниз, не причинив твари вреда. А ведь в юности ему случалось сбивать ястребов на лету!
Конь быстро выбился из сил, и Конан осознал всю безнадежность своего положения. Более того: он ощущал за всем этим неумолимую руку судьбы. Спасения он не видел. Он и теперь оставался таким же пленником, каким был в бельверусских подвалах. Однако Конан не сын Востока и не готов безропотно склониться перед неизбежным. Может, он и не сумеет бежать, но, по крайней мере, прихватит с собой в вечность некоторое количество врагов… Конан присмотрел на горном склоне густые пушистые лиственницы и направился к ним, собираясь принять здесь свой последний бой.
И в это время впереди послышался крик — человеческий, но очень странного тембра. Конан раздвинул зеленые ветви и сразу увидел кричавшую. Там, внизу, на неширокой поляне, четверо воинов в немедийских кольчугах надевали петлю на шею худой древней старухе в крестьянской одежде. На земле валялась охапка сухих веток, перехваченная веревкой. Должно быть, женщина собирала хворост, когда попала в руки воинов.
Негодяи уже подтаскивали старуху к дереву, сучьям которого, раскинутым невысоко над землей, по всей видимости, предназначалась роль виселицы. От такого зрелища в сердце Конана медленно закипела смертоносная ярость. Около часа назад он пересек границу и теперь стоял на своей земле, и что? На его глазах собирались расправиться с одним из его подданных!
Между тем бабка отбивалась отчаянно, проявляя неожиданную силу. Конан увидел, как она подняла голову: снова раздался тот же удивительный и жутковатый, далеко слышный зов. Ворон, мелькавший между вершинами деревьев, насмешливо передразнил ее крик. Воины захохотали, один из них ударил старуху по лицу.
Конан спрыгнул с усталого жеребца и съехал вниз по каменной круче. Его кольчуга лязгнула, когда он приземлился на траву, и все четверо оглянулись разом, выхватывая мечи. У них так и отвисли челюсти при виде гиганта в кольчуге, стоявшего перед ними с обнаженным клинком в могучей руке.
Конан хрипло расхохотался.
— Подонки! — сказал он, и голос его был спокоен и беспощаден,— Стало быть, немедийские шакалы нынче заделались палачами и вешают моих подданных по своему усмотрению? Нет уж, сперва снимите голову их королю. Я здесь, паршивые шакалы, и я к вашим услугам!