— Я знал!..— еле слышно прозвучал напряженный, яростный шепот.— Она жива!.. Твоя жертва была не напрасна, верный Краллид!.. Стало быть, ее заперли в том подземелье! О Иштар!.. Услышь меня, богиня! Тебе ведь по душе преданность — так помоги же мне теперь!..
4
ВОЛКИ ПУСТЫНИ
Ольгерд Владислав наполнил драгоценный кубок рубиновым вином из золотого кувшина и протянул сосуд Конану-киммерийцу. Они сидели за столиком из черного дерева,— роскошь, которой окружил себя Ольгерд, соответствовала тщеславию гетмана с Запорожки.
Его халат из белого шелка был расшит на груди переливчатыми жемчугами. Талию предводителя перетягивал бахориотский ремень, а полы халата, подвернутые назад, открывали взгляду широкие шелковые шаровары, заправленные в короткие сапожки мягкой зеленой кожи, вышитые опять-таки золотой нитью. На голове красовался зеленый шелковый тюрбан, обернутый кругом остроконечного шлема, отделанного золотой чеканкой. Единственным оружием Ольгерда был широкий кривой черкесский нож в ножнах из слоновой кости, помещенный, по козацкому обыкновению, высоко на левом бедре. Откинувшись в резном позолоченном кресле, Ольгерд с довольным вздохом вытянул ноги и, шумно чмокая, принялся смаковать алое искрящееся вино.
По сравнению с таким утонченным великолепием киммериец, расположивший напротив, выглядел неотесанным чурбаном. Громадный, дочерна загорелый, с густой черной гривой, подстриженной надо лбом, и синими пламенеющими глазами. Вороненая кольчуга, меч в простых вытертых ножнах… Золотом блестела только пряжка поясного ремня.
Они вдвоем сидели в просторном шелковом шатре, увешанном златоткаными занавесями и устланном пушистыми коврами и бархатными подушками — добыча, взятая при разграблении караванов. Снаружи еле слышно доносился неразборчивый гул, какой всегда стоит над большими скоплениями людей, будь то лагерь или войско в походе. Над кровом шатра пустынный ветер шевелил перистые листья пальм.
— Сегодня — тень, завтра — солнышко,— проговорил Ольгерд, ослабляя алый пояс и вновь протягивая руку к кувшину с вином,— Такова жизнь! Когда-то я жил на реке Запорожке и звался гетманом, теперь я предводитель воинов пустыни. Семь месяцев назад ты висел на кресте за стенами Хаурана… А теперь стал правой рукой величайшего грабителя караванов на всем пространстве от туранских границ до лугов Запада. Не хочешь меня поблагодарить?
— За что? За признание моей полезности? — рассмеялся Конан и в свою очередь взялся за кувшин.— Когда ты позволяешь кому-либо возвыситься, ты это делаешь в основном для собственной выгоды… Все, что у меня есть, я заработал собственными потом и кровью!
И он покосился на шрамы у себя на ладонях. Минувшие семь месяцев наградили его еще и иными отметинами на теле.
— Верно,— согласился Ольгерд,— ты дерешься, точно целый отряд демонов. Но только не воображай, будто новобранцы, в великом множестве пополнившие наши ряды, явились сюда в основном ради тебя! Не-ет, их привлекли слухи о наших удачных набегах,— а за эти успехи следует благодарить мой ум. Кочевники всегда ищут себе удачливого вождя, и так уж получается, что чужестранцы привлекают их больше, нежели соплеменники… Знаешь, когда я думаю, чего мы можем добиться, я не вижу предела совершенству. Сейчас у нас одиннадцать тысяч бойцов. Еще год, и вокруг нас соберется втрое больше. До сих пор мы ограничивались набегами на туранское пограничье и западные города-государства. Но с тридцатью или сорока тысячами можно подумать и о настоящих делах! Почему бы мне не завоевать себе королевство и не взойти на троп? Положим, я стану императором Шема, а ты — моим визирем… Конечно, если будешь по-прежнему беспрекословно исполнять мою волю… А до тех пор — давай для начала двинемся на восток да захватим туранскую крепость Везек, где платят пошлину караваны!
Но Конан покачал головой:
— Я думаю о другом.
Вспыльчивый Ольгерд раздраженно свел брови:
— Как это — он думает о другом? Войско мое, и думаю здесь — я!
— Здесь достаточно народу для моей цели, продолжал Конан,— У меня, знаешь ли, должок не оплачен, и я устал ждать.
— Вот как!..— нахмурился было Ольгерд, но потом, отпив еще вина, усмехнулся: — Стало быть, тебе тот крест покоя не дает? Люблю, право, таких, кто способен от души ненавидеть… Впрочем, месть подождет.
— Ты говорил когда-то, что поможешь мне взять Хауран.— сказал Конан.
— Да, говорил,— кивнул Ольгерд, но то было прежде, чем я осмыслил все возможности, которые открывает наше нынешнее могущество. Я думал о том, как славно когда-нибудь обобрать этот город… Однако теперь, когда перед нами будущее, я не хочу тратить силы без толку и выгоды. Хауран — слишком крепкий орешек, сейчас трудновато его разгрызть. Вот через годик…
— Через неделю,— ответил Конан, и определенность, прозвучавшая в его голосе, заставила козака вздрогнуть.
— Послушай-ка,— сказал Ольгерд.— Даже если бы я пошел у тебя на поводу и решил ради глупой прихоти пожертвовать войском — неужели ты полагаешь, будто эти пустынные волки действительно сумеют осадить и взять укрепленный город вроде Хаурана?..
— Осады не будет,— проговорил киммериец.— Я знаю, как выманить Констанция за ворота.
— Ну выманишь ты его, и что дальше? — воскликнул Ольгерд, сопроводив свою вспышку проклятием.— Нам и в перестрелке-то не устоять, потому что ассуры закованы в отличную броню, а о рукопашной я уж вовсе молчу! Их сомкнутый строй взрежет и рассеет наше войско, точно ветер мякину!
— Если три тысячи отчаянных конников-хайборийцев составят бронированный клин — а этому приему я способен их обучить,— подобного не произойдет.
— Может, объяснишь мне, где это ты возьмешь аж три тысячи хайборийцев? — язвительно осведомился Ольгерд,— Или ты собираешься наколдовать их прямо из воздуха?
— У меня они уже есть,— ответил Конан невозмутимо,— Три тысячи хауранцев, жаждущих боя, стоят лагерем у оазиса Акрель и ждут лишь моего слова.
Ольгерд оскалился, точно потревоженный волк.
— Что?..
— Что слышал. Люди, бежавшие от гнета Констанция. Они скитались в пустынях восточнее города. Жизнь изгоев сделала их поджарыми и свирепыми, они отчаянны и кровожадны, точно тигры, попробовавшие человечины. Каждый на них живьем сожрет троих толстопузых наемников, за это я поручусь. Тяготы и обиды, знаешь ли, выковывают людей, сообщая телам и сердцам железную крепость… Множеству мелких шаек требовался только вожак, способный объединить их. Я послал к ним всадников, и они мне поверили. Они собрались у оазиса и теперь ждут, чтобы я ими распорядился.
В глазах Ольгерда начали разгораться нехорошие огоньки, рука потянулась к поясу с ножнами.
— И ты проделал все это,— проговорил он медленно,— даже не ставя меня в известность?
— Они,— сказал Конан,— хотели видеть своим вожаком меня, а не тебя.
— Чего же ты наобещал этим бездомным, раз они готовы броситься за тобой в огонь? — спросил Ольгерд, и в его голосе зазвучали опасные нотки.
— Я сказал им, что волки пустыни помогут им уничтожить Констанция и вернуть Хауран тем, кто жил в нем от века.
— Недоумок! — прошипел Ольгерд,— Ты считаешь себя вождем главнее меня?
Теперь двое мужчин стояли друг против друга, разделенные лишь изящным эбеновым столиком. В холодных серых глазах Ольгерда плясали демонические огни. Жесткие губы киммерийца кривила мрачная усмешка.
— Я велю разорвать тебя, привязав к четырем пальмам…— спокойно пообещал козак.
— Давай,— с вызовом кивнул Конан,— Позови воинов и прикажи им, посмотрим, послушаются ли они тебя.
Ольгерд яростно ощерился, вскинул было руку… и замер. Уверенность, которой дышала загорелая физиономия киммерийца, заставила его передумать. Зато глаза бывшего гетмана разгорелись по-волчьи.
— Ты, подонок с западных холмов…— пробормотал он сквозь зубы.— Да как ты решился посягать на мою власть?
— А мне и не понадобилось на нее посягать,— сказал Конан.— Она сама упала мне в руки. Ты ведь неправду сказал, будто новобранцы пришли сюда вовсе не ради меня. Очень даже ради меня! Они, может, и слушались твоих приказов, но в бою следовали за мной… И, как я посмотрю, двум вождям у зуагиров не быть. Они отлично знают, из нас двоих я — сильней. Я лучше понимаю этих людей, а они — меня, ведь я варвар, как и они.