— И вот, когда они выволокли меня оттуда, я был уверен, что меня сейчас вздернут на виселице, но вместо этого я неожиданно попадаю в благородный дом! Чужеземец в этой стране не может и мечтать о такой удаче, — Конан сделал очередной большой глоток. — Но для вас, должно быть, только прибавилось хлопот. Я вовсе не хотел этого, Фавиан.
— Да ну, не думай об этом, Конан! — небрежно махнул рукой юный лорд. — Разве ты виноват, что похож на меня или что попал в тюрьму именно в такой момент? А кстати, за что тебя посадили?
— Я ни в чем не виноват, клянусь, — замотал головой Конан. — Просто я попала небольшую переделку.
— И ты не связан с бунтовщиками? Может быть, ты призывал к мятежу? — Фавиан пристально посмотрел на него.
— Какой там мятеж! Я и знать ничего не знал. Просто я врезал одному стражнику по морде… но это только потому, что он сам напросился.
А, понятно, — кивнул Фавиан. — Последнее время они все взбудоражены. Во-первых, разговоры о мятеже, а во-вторых еще этот культ змеи, о котором кругом ползут слухи. Не знаю, есть ли во всем этом реальная угроза для правления моего отца, но я знаю одно: если сейчас принять наиболее строгие меры, то меньше хлопот будет потом.
Фавиан налил из бутыли еще Конану, затем, чуть поменьше себе.
— А что это за строгие меры? — спросил Конан, залпом осушив свой кубок.
— Своретта говорит, что всех будоражат смутьяны, которые говорят, что налоги и подати слишком велики. Так вот, друг мой, именно тут-то я и могу сверкнуть во всей красе. Если бы отец разрешил мне возглавить конный отряд в провинции, я бы показал этому отрепью, что такое бунтовать! Я бы им устроил мятеж!
Конан смотрел на свой кубок затуманенным взглядом, язык, слипшийся от сладкого ликера, уже едва ворочался.
— Я хорошо знаю селян, — сказал он. — Они не способны готовить какой-то большой мятеж. Те, кого я видел в тюрьме, совсем не показались мне кровожадными.
— Селяне? Кровожадные? Ну, конечно, нет! — Фавиан цинично рассмеялся. — Если бы они были кровожадными, то они не были бы селянами-земледельцами. Но есть одно, что позволяет сохранять власть Эйнарсонов — абсолютная и безоговорочная жестокость, несмотря на все сладкозвучные разглагольствования советника Лотиана. С того времени, как мой предок Эйнар — или его еще более дряхлый предок, кто бы ни начал это, — так вот, когда он впервые взял в руки меч и стал учиться искусству кровавой бойни, он понял, что тем самым может поднять себя над своими товарищами. И с этого дня меч стал главным выражением нашего превосходства. Убийственное искусство войны — мы всегда должны следовать ему, и если мы забудем об этом хоть на какое-то время, то мы погибли.
Увлеченный собственной речью, Фавиан встал и взял в руки свой меч. Бросив ножны на кровать, он вытянул меч перед собой:
— Как странно, Конан, что этот ужасный инструмент является главным орудием в решении человеческих судеб! Он просто режет мясо, но при этом он поддерживает курс империи и охраняет нас, Эйнарсонов!
— Разве только меч охраняет? — спросил Конан, чувствуя как заводится Фавиан. — А как насчет сверхъестественной защиты вашего рода?
— Откуда ты знаешь об этом? — Фавиан подозрительно взглянул на киммерийца и бросил меч на кровать. — Кто тебе сказал?
— Однажды барон как-то обмолвился об этом, — Конан сделал один глоток. — И по замку тоже ходят слухи.
— Я думаю, они ходят и вокруг замка, — Фавиан сел за стол, взял кубок в руки и начал задумчиво вертеть его в руках. — Знаешь, Конан, скоро я достигну возраста посвящения в тайну моей семьи. И тогда, может быть, я пойму, просто ли пугают этой легендой доверчивых дураков или во всем этом что-то есть. Но вот только ты, киммериец, никогда не поймешь — судьба ли тебя охраняет или ты просто хорошо делаешь свою работу.
Фавиан заткнул пробкой бутыль и сгреб кубки. Конан смотрел на залитый ликером стол и уже ничего не хотел говорить.
— Ладно, парень, мне надо готовиться к ужину, — сказал Фавиан. — А тебе надо торопиться к своему. Но мы еще поговорим. И если мой отец не остынет к этой идее сохранения нашего рода, то твоя удача будет и дальше тебе улыбаться.
Конан вышел из комнаты Фавиана слегка пошатываясь, с головой, затуманенной крепкой выпивкой. С трудом найдя путь вниз, он спустился в комнату слуг и сел за стол.
Лидия не появлялись, и Конан не заводил своих обычных разговоров за ужином. Он был необычно молчалив и, рассеянно доедая свой ужин, размышлял о том, что теперь ему стало известно о Фавиане. Проведя с ним половину дня, Конан понял, что у наследника барона изменчивый и непостоянный характер, а его малодушие принесет еще всем немало неприятностей. Чутье подсказывало Конану, что все это прекрасно знает барон Бальдр.
Внезапно появившись в общей комнате, Лидия быстро прошла через нее, даже не взглянув на Конана. Он тяжело поднялся из-за цивилизованных мужчин и женщин я их непредсказуемые настроения.
Уже поздно ночью Конана разбудили какие-то неясные звуки: тяжелые шаги и приглушенные рыдания. Он быстро вскочил на ноги и отдернул занавеску. Мерцание свечей было слабым, но Конан успел увидеть полуодетую фигуру, только что исчезнувшую в одном из альковов.
Это была Лидия. В одно мгновение Конан пересек комнату и вошел в темный закуток.
— Лидия, — шепотом сказал он, опустившись на колени перед ее постелью, где она лежала, содрогаясь в рыданиях. — Что случилось, девочка моя? Тебя кто-нибудь обидел?
— Нет, Конан, уйди, пожалуйста, — с трудом произнесла она. — Не беспокойся, все нормально.
— Да что же такое, милая? Ты можешь мне сказать… О, Кром! — Рука Конана коснулась вздувшихся горячих рубцов на спине девушки, они были липкими от крови. — Кто это сделал, скажи мне?
Но Лидия ничего не ответила. Когда Конан собирался вновь спросить ее, он вдруг услышал металлический звук кованых ботинок в соседней общей комнате. Шаги приблизились к алькову, и жесткий бесстрастный, голос спросил:
— Здесь есть девушка по имени Лидия?
— Да, сэр, вот там ее кровать, — откликнулся юношеский голос.
Конан отдернул занавеску и увидел двух Железных гвардейцев, один из которых держал в руке пику, а другой — горящую свечу. Из-за занавесок других закутков стали выглядывать слуги, но никто из них не проронил ни слова.
— Девушка Лидия, ты пойдешь с нами, — приказал один из гвардейцев.
— Никуда она не пойдет. Она плохо себя чувствует, — Конан вышел из алькова, задернув за собой занавеску, чтобы не было видно Лидии.
— Она должна пойти с нами по приказу барона. Отойди в сторону! — гвардеец поднял пику, увидев, что Конан не двигается с места. Второй гвардеец поставил свечу на стол и положил руку на рукоятку меча.
В этот момент из-за занавески вышла Лидия. Пошатываясь, она прошла мимо Конана и подошла к гвардейцам. На ней было наспех наброшенное меховое одеяло, но Конан увидел часть спины с ярко-красными свежими рубцами, и ярость закипела у него в груди. Остатки опьянения исчезли бесследно.
Гвардеец со свечой пошел вперед, за ним двинулась Лидия, шествие замыкал гвардеец с пикой, который, услышав, что киммериец направился за ними, остановился и поднял свое оружие. Но Конан не отступил ни на шаг, молча глядя гвардейцу в глаза. Поколебавшись несколько мгновений, гвардеец повернулся и поспешил за удаляющейся свечой.
Они прошли через ночные коридоры и поднялись по лестнице наверх. Миновав несколько открытых дверей, они остановились у одной из них. Гвардеец с пикой вновь обернулся и загородил Конану древком вход в комнату.
Это была комната Фавиана. На кровати, среди беспорядочно разбросанных одеял, сидел полуодетый юный лорд, опустив голову и уперевшись руками в колени. Посреди комнаты стоял барон Бальдр, всем своим видом выражая крайнее недовольство и гнев. Рядом с ним со злорадным выражением на лице стоял Своретта.