Выражение торжества засветилось на лице Тулса Дуума, когда он взглянул на варвара.
— У меня, — сказал он, — тысячи таких, как они.
Но на Конана и это не произвело должного впечатления. Он, по-прежнему сурово смотрел на Дуума.
— Какое мне дело до того, что ты имеешь власть над глупцами и слабовольными? Ты никогда не встречал настоящего человека, равного тебе, и не сражался с ним лицом к лицу.
Огонь ненависти вспыхнул в глазах Дуума, и что-то похожее на стыд промелькнуло в них на мгновение; но ненависть тут же исчезла, подавленная сверхчеловеческим усилием воли. Конан, не обратив на это внимания, продолжал:
— Ты вырезал мой народ. Ты приковал меня к Колесу Страдания под хлысты ваниров. Ты обрек меня на жизнь раба-гладиатора, который знает, что каждый день может стать для него последним...
Дуум гордо поднял черную голову.
— О! Посмотри же, что я сделал для тебя, как жизнь закалила твое тело и укрепила твой дух! Взгляни на твою выдержку, твою храбрость, твое намерение убить меня из чувства мести за твой род. Ты следовал за мной по миру, пришел сюда, в цитадель моего могущества, чтобы отомстить за то, что я сделал тебе. Хотя на самом деле я сделал тебя победителем, героем, настоящим полубогом. И теперь ты хочешь растратить мой дар — эту силу и храбрость, и волю, которыми я наградил тебя через боль и страдание, — на простое возмездие. Какая утрата! Как жаль!
Дуум, как казалось, действительно опечаленный, прикусил нижнюю губу перед тем, как продолжить.
— Я дам тебе последний шанс получить жизнь и свободу. Ответь на два вопроса: где ты взял знак двух змей? Где находится Глаз Змеи? Говори!
Конан молча покачал головой.
— Прекрасно, — после паузы сказал Дуум. — Ты пожнешь плоды своего упрямства на Дереве Скорби.
Он резко повернулся на каблуках и пошел из сада. Снова появился Рексор, чтобы заняться пленником.
Дойдя до ворот, Тулса Дуум еще раз обернулся и низким мелодичным голосом отдал приказ своему верному военачальнику.
— Распни его, — небрежно бросил он.
XI. Дерево
Багровое солнце ярко освещало царящее вокруг запустение. Гладкая равнина известковой почвы, белой, как свежий снег, простиралась во всех направлениях. Потоки раскаленного воздуха, как привидения, отплясывали на земле, среди полной неподвижности, свой танец смерти. Путешественник — если бы он отважился пересечь эту бездорожную пустыню — обнаружил бы, что смутная неприязнь еще больше усиливается из-за какого-то металлического запаха.
Над этой совершенно пустынной равниной возвышалось Дерево Скорби: черное, искривленное чудовище, царапающее раскаленное небо голыми ветвями. Когда-то, возможно, оно было величавым деревом и ласково прятало в тени и человека и зверя. Теперь же этот мрачный, покрытый шипами скелет стал деревом зла.
Высоко на черном стволе висел Конан-варвар. Его обнаженное тело было покрыто запекшейся кровью и слоем меловой пыли. Капельки пота, стекая по телу, оставляли за собой извилистые грязные дорожки. Спутанные волосы свисали грязными жгутами, очерчивая избитое лицо, превратившееся в растрескавшуюся, обожженную солнцем маску, на которой жили только глаза. Это были злые, горящие глаза пойманного и умирающего зверя.
Руки Конана были туго привязаны к двум широко разнесенным сучьям, веревки крепко стягивали и его ноги, прочно прижимая бедра к шершавой коре дерева. Конана жестоко мучили эти ремни, но гораздо страшнее была боль, причиняемая тонкими гвоздями, которыми прибили к ветвям ладони Конана.
Конан не знал, сколько часов прошло с того времени, как стражники Дуума безжалостно его распяли. Мозг Конана оцепенел от боли, временами он терял сознание. Жажда стала невыразимой мукой, а неумолимые лучи солнца жгли тело. Ничто не нарушало медленную агонию, кроме теней стервятников, парящих на неподвижных крыльях под безжалостным солнцем. Они ждали смерти человека, ждали пира. Эти падальщики казались единственными живыми существами во всей белой пустыне.
Один стервятник, лениво двигая крыльями, спустился вниз и уселся на ветке над головой киммерийца. Птица вытянула морщинистую шею, чтобы вглядеться в распятого человека, чья голова уже упала на широкую грудь. Падальщику это избитое тело показалось безжизненным. Он стал внимательнее всматриваться в жертву то правым, то левым глазом.
Конан оставался неподвижным. В эту минуту он стал ясно понимать, что без глотка жидкости смерть возьмет его еще до захода солнца. А на всей этой пылающей жаром равнине можно было выпить только одно...