2
В стенах цитадели, в зале с высоким сводчатым потолком из резного агата и дверьми, инкрустированными темными драгоценными камнями, состоялась необычная встреча. Израненный, истекающий кровью король Аквилонии стоял перед своими недругами. По обе стороны от него выстроилось шестеро чернокожих гигантов, они сжимали рукояти топоров в могучих руках. Тзота, Страбонус и Амальрус, разодетые в золото и шелка, возлежали на бархатных диванах, а обнаженные мальчишки-рабы подливали вино в их сапфировые чаши. Конан, грязный, в одной лишь набедренной повязке, скованный по рукам и ногам, резко контрастировал с окружающей роскошью. Под прядями спутанных черных волос яростно сверкали голубые глаза.
Но держался он с таким достоинством, что даже спесивые короли испытывали неловкость. Только Тзота, довольный, ухмылялся.
— Да сбудутся наши желания, король Аквилонии,— заявил он.— И чем скорее, тем лучше. А желаем мы расширить империю Коф.
— За счет моего королевства, да, мразь? — проворчал Конан.
— А кто ты такой? Пройдоха, завладевший короной, на которую у тебя не больше прав, чем у любого бродяги,— процедил сквозь зубы Амальрус.— Не горюй, мы тебе за нее заплатим.
Конан оглушительно расхохотался.
— Цена позора и измены! Пусть я всего лишь варвар, но неужели ты думаешь, будто я отдам королевство и свой народ в обмен на жизнь и ваше проклятое золото? Ха! А где вы подобрали свои короны, ты и эта свинья с черным рылом, которая сидит с тобою рядом? То, что вы унаследовали от отцов, не шевельнув пальцем — правда, отравив нескольких братьев,— мне досталось в сражениях. Да вы посмотрите на себя! Разлеглись на шелках и пьянствуете, а простой люд гнет на вас спины! И еще смеете говорить о праве на корону! Я прошел путь от бойца до короля, не жалея ни своей, ни чужой крови, и если кто-то из нас имеет право на корону, то, клянусь Кромом, это я! Докажите, что вы достойней меня! Когда я пришел в Аквилонию, ею правили мерзавцы вроде вас. Бароны раздирали страну на части, народ стонал под бременем налогов. А нынче ни один аристократ Аквилонии не смеет плохо обращаться с моими подданными, и налоги с народа — самые легкие в мире. Ответь мне на это, Страбонус! А ты, Амальрус? Твой родной брат ненавидит тебя, он отхватил кусок королевства на юге и вовсе не желает его отдавать. А сколько замков мятежных баронов осаждают сейчас твои, Страбонус, воины? Уж никак не меньше десятка. В ваших королевствах народ задавлен поборами, а теперь вы и моих подданных хотите ограбить? Ха! Развяжите мне руки, и я размажу по полу ваши мозги!
Тзога холодно улыбнулся, заметив, как разозлились Амальрус и Страбонус:
— Ты уводишь разговор в сторону, варвар. Наши дела тебя нисколько не касаются. Мы хотим от тебя только одного — чтобы ты подписал этот пергамент, отречение в пользу принца Арпелло де Пеллиа. Мы вернем тебе оружие и коня, дадим пять тысяч лунов золотом, а затем проводим до восточной границы.
Ответный смех Конана больше походил на лай дикой собаки.
— То есть отправите туда, откуда я пришел наняться в армию Аквилонии, и украсите клеймом предателя? Арпелло, говорите? У меня были подозрения насчет этого мясника. Вы не можете открыто грабить, вам нужен предлог, пусть самый ничтожный. Арпелло уверяет, будто он — особа королевской крови, вот вы и пользуетесь им, чтобы оправдать воровство! Хотите поставить у власти сатрапа? На мое согласие не рассчитывайте.
— Дурак! — рявкнул Амальрус.— Ты в наших руках! Мы тебя не то что короны — головы можем лишить, когда захотим.
Ответ Конана не был по-королевски благородным, зато ярко характеризовал его как личность. Варварская природа зачастую брала в нем верх над хорошими манерами. Конан плюнул прямо в глаза Амальрусу. Король Офира с ревом вскочил, выхватил меч из ножен и бросился на Конана, но тут вмешался Тзота.
— Погоди, государь! Этот человек — мой пленник!
— Прочь, колдун! — прорычал Амальрус, разъяренный насмешливым блеском голубых глаз Конана.
— Назад, я сказал! — рявкнул Тзота.
Его тощая рука вынырнула из обшлага и бросила горсть бесцветного порошка в искаженное злобой лицо короля Офира. Амальрус взвыл от боли, выронил меч и упал на диван под равнодушными взглядами кушских стражников.
Страбонус поспешил припасть к чаше с вином. Руки его заметно дрожали. Вскоре серьге глаза Амальруса прояснились.
— Я чуть не ослеп,— проворчал он.— Что ты со мной сделал, колдун?
— Всего лишь дал понять, кто здесь хозяин,— сухо ответил Тзота, сбрасывая маску услужливости и обнажая демоническую сущность.— Страбонус уже получил однажды такой же урок, теперь — ты. Я бросил тебе в глаза немного пыли из стигийской гробницы. Если сделаю это еще раз, ты до конца дней своих не увидишь света.
Амальрус пожал плечами, улыбнулся и взял чашу, топить в вине страх и гнев. Опытный дипломат, он быстро обрел уверенность в себе, по крайней мере внешнюю.
Тзота повернулся к Конану, который бесстрастно следил за происходящим. По знаку колдуна негры схватили киммерийца и потащили по длинному извилистому коридору, вымощенному разноцветными плитками. Стены коридора были обиты золотистой и серебристой материей, со сводчатого потолка свисали золотые курительницы, наполняя галерею душистым дымом. Затем люди свернули в коридор со стенами из нефрита и агата — узкий, темный и жуткий. Он упирался в бронзовую дверь, над которой угрожающе скалился череп. У двери стояло отвратительное жирное существо со связкой ключей в руках — Шукели, главный евнух Тзоты, о котором говорили, что любовь к чужим страданиям заменяет ему все нормальные человеческие чувства.
За бронзовой дверью находилась узкая лестница, уводившая в самое сердце горы, на которой стояла цитадель. Маленькая процессия спустилась по ступенькам и остановилась возле железной двери, способной выдержать удар тарана. Шукели провернул ключ в замочной скважине, отворил дверь и шагнул в сторону, уступая путь. При этом Конан заметил на лицах чернокожих стражников беспокойство, да и сам евнух с опаской заглядывал в темноту за дверью оказалась решетка из толстых стальных брусьев, запертая на хитроумный замок, отпиравшийся только снаружи. Шукели повозился с замком, и решетка ушла в стену. Переступив порог, все оказались в широком коридоре, прорубленном в скале.
Цепь Конана продели в кольцо, вмурованное в гранитную стену. В нише над головой укрепили факел так, чтобы пленник находился в полукруге рассеянного света. Сделав это, негры поспешили уйти, что-то бормоча себе под нос и боязливо вглядываясь в темноту. Тзота повернулся к Конану, и король не без тревоги заметил, что глаза колдуна светятся, а зубы скалятся по-волчьи.
— Прощай, варвар,— с издевательской улыбкой произнес Тзота.— Я тороплюсь в Шамар, хочу принять участие в осаде. Через десять дней я буду пировать в твоем дворце, в Тарантии. Что передать твоим женщинам, прежде чем с них сдерут красивую кожу, в которую я переплету хронику побед Тзота-Ланти?
Конан ответил страшным киммерийским ругательством, от его рева могли лопнуть барабанные перепонки у обычного человека, но Тзота лишь усмехнулся и вышел. Конан видел его силуэт за толстыми брусьями, когда евнух задвигал решетку. Затем лязгнула тяжелая железная дверь, и в подземелье воцарилась тишина.
3
Конан ощупал кольцо в стене и натянул цепь. Руки были свободны, но он сознавал, что даже его исключительной силы недостаточно, чтобы разорвать хотя бы одно звено, сработанное из стального прута толщиной в палец. Цепь крепилась к железному обручу вокруг пояса. Замок, стягивающий обруч, был чересчур массивным, не разобьешь и молотом, а кольцо не уступало ему в прочности.
Киммериец выругался и всмотрелся во мрак. Черная глубь коридора таила в себе нечто зловещее. Все суеверные страхи, дремавшие в душе варвара, npocнулись. Воображение населяло мглистые галереи чудовищами. Разум подсказывал Конану, что враги обрекли его на медленную смерть в каменном мешке. О том, что он отказался от предложения победителей, Конан не сожалел. Он не продал бы своих подданных мяснику ни за какие сокровища, хотя в борьбе за аквилонский трон думал лишь о собственной выгоде. Случается, и нередко, что даже у отъявленного грабителя просыпается чувство долга.