Конан в цитадели мрака
Кендрику Мадогу Мигатту, его родителям Кеннету и Марлен и брату Захарии с любовью от деда
Глава первая
Ощущения были знакомы: адская головная боль, невыносимая жажда, мучительный зуд от колющей спину гнилой соломы, всепроникающий смрад. По крайней мере, как бы ни были неприятны все эти ощущения, способность их испытывать означала, что он жив. Не впервой было киммерийцу очнуться в темнице. Впрочем, есть такие темницы, где оказаться живым — это не преимущество.
Напрягая мышцы лица, он пытался поднять опухшие веки и, когда удалось разлепить глаза, испытал некоторое облегчение. Он знал, что в этой провинции есть судья, любимым наказанием которого было приказать зашить опущенные веки преступника. Мутный взор узника различал каменные стены, каменный потолок и косые лучи утреннего солнца, проникающие из-под самого потолка, сквозь мелко зарешеченное крошечное окошко. Он страстно пожелал припасть к этому оконцу и вдохнуть толику свежего воздуха.
Это желание заставило его попытаться сесть, медленно и осторожно. Когда он наконец с трудом оторвал от пола приклеившийся засохшей кровью затылок, клок соломы остался висеть на его черной гриве. Он услышал звон металла, сопровождающий движения, и опустил глаза на свои израненные ладони и мускулистые руки. На его мощные запястья фехтовальщика были наложены оковы; грязное, бурое железо скреплено новенькими, блестящими заклепками. Подобные кандалы опутывали и ноги. Мимолетное касание подсказало ему, что еще одно кольцо охватило его жилистую шею. От всех колец цепи протянулись к крюкам, глубоко вделанным в камень пола и стен.
Нет сомнения, что на кого-то он произвел впечатление человека опасного. Смысл в этом имелся, ибо он, Конан из Киммерии, был самым опасным человеком из всех, известных ему самому. Он ухитрился встать, но обнаружил, что нет ни единого шанса дотянуться до окошка: он мог ступить не более шага в любом направлении. Когда он размял затекшие члены и кровь свободно разлилась по жилам, он окончательно пришел в себя и постарался вспомнить, как очутился в подобной ситуации.
Из глубины сознания всплыло женское лицо. Минна? Нет, Мината. Для него уже стало привычкой ночами пробираться в город ради нее. Он прискакал с южных холмов, закутанный в плащ пустынника. По всему этому королевству за его голову была назначена награда. Он уже несколько месяцев назад собирался убраться отсюда и поскакать на юг, в Иранистан, но остался из-за женщины. Даже сейчас, оказавшегося в критическом положении, измученного болью, его попрежнему возбуждали воспоминания о ее огромных глазах, волосах цвета воронова крыла, сочном, гибком теле.
За малую мзду стражники пропустили его через пешеходные ворота, как было принято в этой земле, когда путник желал войти в город после захода солнца. Он держал путь сквозь запутанный лабиринт трущоб Квартала Чужеземцев, потом взобрался по расшатанной лестнице и слегка постучал в дверь Минаты-заморийки. Она была жрицей пользующегося дурной славой храма Иштар. Но его не заботило, как она коротает дни, пока оставляет для него ночи.
Дверь отворилась, и перед ним в сумраке горящих свечей предстала женщина, прекрасная, как всегда; тело ее было едва прикрыто накидкой из вендийского газа. Но губы ее не шевельнулись в приветствии. Когда она отступила в комнату, он увидел, как ее глаза расширились, полные ужаса.
— Конан, я…
И здесь обрывались его воспоминания о той ночи. Кто бы ни ударил его сзади, у него была крепкая рука и совершенное знание своего ремесла, ибо Конан моментально лишился сознания.
Итак, Мината продала его. Ему следует рассчитаться с ней, если он когда-нибудь вырвется из этих цепей и этих стен. Он проклинал себя за глупость. Он прекрасно знал, что не следует доверять женщине, особеннотам, где речь идет о награде. И все же, зная это, он часто так поступал, потом обычно раскаиваясь.
— Тюремщик! — крикнул он — лишь хрип вырвался из пересохшей глотки.
Он загремел цепями, проверив заодно их крепость; его мускулы вздулись отточенным рельефом, силясь разорвать ограничивающие кольца. Те были старые и ржавые, но прочные. Самому их не сбросить.
В узком проходе послышалось шарканье, и человек подошел к зарешеченной двери.
— Что тебе нужно, варвар?
Это была жирная, неуклюжая туша с поседевшими волосами и ртом, полным коричневых зубов.
— Воды, — проревел Конан.
— Зачем?
— Затем, что я хочу пить, дурачина!
— А мне-то что? Ты скоро подохнешь, так что на тебя только воду тратить.
— Он повернулся и поплелся прочь, бряцая ключами, массивным кольцом прикрепленными к поясу.
Мыслям Конана не хватало логики, но он был в бешенстве, и ярость его удваивалась оттого, что он абсолютно ничего не мог сделать, даже сдвинуться с места. Тут внимание его привлек голос, прозвучавший поблизости:
— Успокойся, парень. Скоро этот негодяй принесет тебе и еду, и питье. Пока что ты не умрешь. Вице-король сбережет тебя для особого случая.
Голос доносился из-за стены справа от Конана. Скосив глаза, он едва смог различить лицо, взирающее на него через небольшое квадратное отверстие в стене.
— Кто ты? — промычал Конан.
— Осман-шангариец, нахожусь здесь вследствие позорной судебной ошибки. — Кривая ухмылка придавала словам иронический оттенок.
Неожиданно для себя Конан ухмыльнулся в ответ:
— Поспорю, что ты даже больше меня заслуживаешь этого места.
— Судья думал так же, — вздохнул Осман. — И все потому, что драгоценности его жены каким-то образом оказались в моей суме, когда меня схватили.
— А почему тебя схватили? — осведомился Конан, желая как-то развлечься.
— Несколько типов обвинили меня в том, будто я использовал шулерскую кость в дружеской игре! — Его расширенные глаза были сама оскорбленная невинность. — В качестве компенсации я предложил им мой кинжал, но они оказались столь неуклюжи, что умудрились наткнуться на лезвие и пораниться. Несчастный случай как результат чистого недоразумения.
— А как же ты объяснил наличие драгоценностей?
— Что может быть проще? Ясное дело, злой колдун пожелал навредить мне и подсунул их посредством своей черной магии.
— И лучше ты ничего не мог придумать? — спросил киммериец. — Ты заслуживаешь повешения хотя бы за столь жалкую ложь.
— Я пожалел судей, — сказал Осман. — Они снова и снова выслушивают одни и те же оправдания. Доставив этому некоторое развлечение, я надеялся как-то умерить его ярость, тем более учитывая подозрения, будто я получил доступ к имуществу его женушки неким способом, бросающим тень на ее добродетели.
— Хватит об этом, — перебил Конан, в последнем рывке пытаясь порвать цепи. — Что это ты там говорил — дескать, меня сберегут для особого случая?
— А, это! Знай, что Торгут-хан, вице-король, готовит великое празднество, дабы отметить освящение нового храма Аримана. Наряду с обычными забавами и пиршеством состоится массовая казнь заключенных, дабы освободить тюрьмы и вступить в новый год чистыми как стеклышко. Уже несколько месяцев он накапливает висельников и выписал лучшего палача из Аграпура. Тебе же уготована главная роль.
— Понятно. И когда же состоится это выдающееся событие?
— Через две недели. Как видишь, тюремщик просто обязан вскоре напоить тебя. Он не посмеет причинить вред коронному номеру Торгут-хана.
Покои были неровно освещены свечами в канделябрах, украшенных змеями и гирляндами цветов, искусно выделанными из бронзы. Два человека сидели здесь, разделенные небольшим столиком. Посреди стола находился кувшин с вином, а перед сидящими стояли чаши чеканного серебра.
— Мне не нравится этот план, — произнес тот, что выглядел старшим. Это был осанистый, тяжеловесный мужчина, разодетый в тончайшие шелка. — Он чересчур сложный. И слишком многое оставляет случаю.
— Он ничего не оставляет случаю, — возразил другой. На нем была кираса гравированной стали, а голова увенчана остроконечным шлемом. Кольчужная сетка, искуснейше сработанная из серебряной стали, обрамляла жестокое, хищное лицо. Черные усы свисали по обе стороны рта, являвшего собой лишь тугую прямую полоску. — Я знаю людей и знаю золото, и мне известно, на что готовы первые, дабы добыть второе. Оставь мне мою работу, и мы захватим очень многих.