— Я пойду с тобой, — сказала она.
— А я поохочусь, — сообщил Конан.
Он-то надеялся иначе провести время с девушкой, раз уж они удалились от всех, но пришествие этого причудливого чужеземца выбило из его головы все игривые мысли.
Двое удалялись в сторону лагеря, а Конан возобновил охоту. Глаза его ощупывали окрестности, но мысли были далеко. Дела приобретали какой-то сверхъестественный оборот, и это ему не нравилось. Он чуть было не собрался пойти куда попало и вовсе не возвращаться в лагерь. Не то чтобы он нуждался в остальных. Своим мечом он мог проложить себе путь в любом уголке мира. Он мог спать на земле и бесцельно бродить, пока не уйдет подальше от этих отталкивающих чудес.
Но он знал, что завершит свою авантюру. Нет, он не жаждал сокровищ. На самом деле они мало что значили для него. А что до мести, то скоро все будет кончено, король Турана покарает Торгут-хана и Загобала. Колдун был нужен только для того, чтобы унести сокровища, а женщина… что ж, мир полон женщин.
Нет, думал он, он дойдет до конца, пусть это глупо, но не в его обычаях оставлять товарищей и бросать дело на полпути. Конечно, разбойники — народ никудышный, как он неоднократно убеждался, но когда Конан из Киммерии с кем-то объединяется, он остается честен… пока не предают его.
Думы о предательстве заставили его вспомнить об Османе. Что-то сейчас поделывает порочный, маленький вор? С первого разговора через стену, что разделяла их темницы, Осман занимался только кознями, столь сложными, что от постижения их у Конана закружилась голова. Каков будет его следующий шаг? Он мог поскакать прямо к сокровищу, но коли так, на что ему надеяться, ведь он способен унести лишь мизерную часть добычи. А потом будет схвачен. Даже если он верит, что все разбойники убиты в доме Волволикуса, ему известно, что Конан по-прежнему на свободе и вскоре вернется к разрисованной пещере.
Или он собирается заручиться чьей-нибудь поддержкой? Чтобы погрузить всё, ему нужен изрядный караван, но тогда придется делиться. Он не получит больше своей справедливой доли, что досталась бы ему, останься он верен своим товарищам, даже если его новые компаньоны не перережут ему глотку и не заберут себе все. На собственном горьком опыте Конан знал, что очень немногим можно доверять вблизи огромного богатства.
Он совсем запутался в этих мыслях, как вдруг вспугнул одинокую газель. При его приближении она выскочила из-за куста и быстрыми скачками понеслась прочь. Но Конан оказался еще расторопнее. Единым движением он вскинул за плечо правую руку и выбросил ее вперед. Сверкающее копье, нацеленное в точку далеко впереди скачущей газели, описывало изящную дугу. Животное успело прыгнуть еще один раз. В воздухе пути газели и копья пересеклись. Острие вонзилось под лопатку, газель упала на бок и несколько мгновений брыкалась в агонии. Потом она замерла.
Киммериец ухмыльнулся. Хотя бы некоторые вещи по-прежнему просты и убедительны.
Он отнес небольшую тушу в лагерь, где обнаружил Волволикуса и кхитайца погруженными в беседу на языке, который он никогда не слышал. Лейла разводила маленький костер, а остальные дрыхли. Конан подошел к Убо и пихнул его носком сапога. Одноглазый туранец заворочался и, щурясь спросонья, посмотрел на киммерийца.
— А! Обед! — наконец сказал он.
Конан сбросил тушу на широкое брюхо Убо.
— Можешь выпотрошить ее.
Убо сел, ворча при этом:
— Чего не сделаешь, чтобы осчастливить атамана.
Он встал и вытащил кинжал.
— Отойди подальше от лагеря, — сказала Лейла. — На требуху слетятся мухи со всей округи.
— Как прикажешь, моя госпожа, — проворчал Убо.
Взвалив на плечо газель, он поплелся в пустыню. Конан выбрал не самое каменистое место и растянулся на земле, накрывшись от солнца своим бурнусом. Через минуту он уже спал.
Без всякого проблеска чувств в своих змеиных глазах Трагтан слушал отчет Шоска. Они и Никас стояли в крипте под храмом. От окружающих стен доносились тяжелые вздохи, а жуткие, колеблющиеся стены, казалось, сами по себе движутся, пульсируют, сжимаются, будто нутро огромного желудка. Вдобавок к неестественной геометрии этого пространства зрелище для простого смертного было совершенно безумным. Но жрецы Аримана не выражали эмоций, только отмечали действительно ощутимые изменения.
— Это беспокоит, — наконец произнес Трагтан. — Но уверен ли ты, что правильно разобрал иероглифы?
— В этом не может быть сомнений, — настаивал Шоск. — Колдун, именуемый Волволикусом, — мастер стигийского искусства Кхелкхет-Птеф. Самого древнего и самого могущественного из всех стигийских искусств, хотя стигийцы этого века и забыли об этом. Много веков они применяли его в основном, чтобы двигать огромные камни для своих бесконечных тщеславных строительных проектов. Они ценят это мастерство немногим больше, чем магическое подспорье каменщику.
— Глупцы! — проговорил Никас. — Неужели они не понимают, что это древнейшее из магических искусств, управляющее кристаллом, истинная сущность которого неизмеримо превосходит твердое вещество, что образует его грани.
— Наше счастье, что они не сознают этого, — сказал Трагган. — Достаточно могущественный мастер Кхелкхет-Птеф при желании способен расколоть этот мир на части, разорвав его кристаллическую структуру. Подозреваю, что древние стигийцы так и не поняли этого. Они предпочитали покорять своей воле демонов и добиваться расположения мелких богов.
— Означает ли это, что наши планы меняются? — спросил Шоск.
— Нет, — ответил Трагтан. — Прежде всего, мы уже не способны остановить события. — Своей паучьей рукой он обвел омерзительную крипту. Тяжелые стоны, доносящиеся от стен, будто принадлежали огромному чудовищу, изнемогавшему от голода. Трое содрогнулись, даже на их бесстрастных лицах проступила тревога. — Вы видите? Вы слышите? Мы не можем остановить происходящее. Но я думаю, у нас мало причин опасаться этого Волволикуса. Несомненно, в своем искусстве он разбирается не лучше стигийцев, ибо именно они наставляли его, а сам он довольствуется затворничеством в этом заброшенном углу этой туранской страны выродков. Нет сомнений: если бы он понимал, какими силами может распоряжаться, то царствовал бы, подобно жрецам-королям Стигии.
— Будем надеяться, что ты прав, — сказал Никас. — Между тем каковы наши дальнейшие действия?
— Мы должны всеми силами помочь нашему ужасному господину в его возрождении в этом мире. Это уже не может быть пришествием во всей славе, которого мы ждали так долго, но теперь я думаю, что героическими трудами последних дней мы избежали катастрофы, которой боялись.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Шоск. — Эта чрезмерная поспешность его возвращения почти гарантирует, что наш повелитель не только окажется необычайно слаб, но еще и почти безрассуден, не способен осознавать даже самого себя.
— Да, но недолго, — уверил Трагтан. — Нашими трудами во имя повелителя, с помощью призываемых нами сил он быстро обретет все свои способности. Конечно, разрушения будут ужасны, но это обычный путь повелителя Аримана. Что за дело нам до уничтожения миллионов смертных, до разрушения земли и воздуха? Важно, что мы, его верные рабы, будем жить, служа ему в его новом царствовании, и он сделает нас повелителями нового творения.
— Слава ужасному повелителю Ариману, — в один голос пропели остальные.
— Превосходно, — сказал Чемик, своими редкими зубами обрывая с кости полоски мяса жареной газели. — Наш атаман — великий охотник, а госпожа Лейла — превосходная стряпуха.
— Избавь меня от своих похвал, — отозвалась Лейла. — Ауда, ты можешь есть?
— Немного, — проговорил тот.
Обитатель пустынь был в лихорадке, его бедро воспалилось, раздувшись почти вдвое. Лейла сообщила, что так и должно быть, и пообещала, что теперь, с припарками из трав, рана быстро заживет. Она вырезала несколько тонких полос мяса из мягкой части и передала Ауде.