— Вот это вряд ли! — надменно усмехнулся Конан, пренебрежительным взглядом окидывая щуплую фигурку княжича.
— Твои люди о тебе тоже тревожились, один даже пошел за тобой, да и сгинул…
— Брикций. Да, он в Лесу остаться решил. Вот его, действительно, едва не загрызли!
— А что за дитя ты из Лесу принес?
— Это дочка той красивой вдовы… Ее волколюды украли. А я обещал вернуть. Вот и возвращаю! — гордо ответил Конан.
Теперь уже пришел черед Бранко усмехаться скептически:
— Нет, Конан, будь на то только твоя воля, не получил бы ты девчонку! Ее сам князь Фредегар решил вернуть матери, в знак своей доброй воли… А вот вы ее спросите, хочет ли домой? Всю дорогу горюнилась да слезки роняла…
Изок отдал Конану своего коня, а сам вспрыгнул на круп коня позади Бранко.
«Самое тяжкое еще впереди», — подумал Конан после дня утомительной скачки, завидев вдали белокаменные стены Гелона.
Конан прежде всего добрался до площади, до лагеря наемников — друзей успокоить, что живы они с Брикцием, да и рассказать о чудесах, в Лесу увиденных, и о том, как переменил он свою воинскую задачу. Тревожился Конан — поймут ли его, не обидятся ли, что командир лишает их славного заработка? Хотя и прежде случалось им, разобравшись как следует, переходить на сторону тех, против кого их, собственно, нанимали! Тем паче, что теперь все по честному! — Конан у князя Брана ни платы заранее, ни задатка даже не брал!
…Зря тревожился! Так любили в отряде своего командира, так почитали, так доверяли ему! Как въехал Конан на площадь — окружили коня, прямо на руки приняли командира, земли не дали коснуться! Выслушали, ни словом не перебив, и дружно взметнули вверх мечи, единогласно поддерживая Конана в его решении — никто не усомнился в правоте его ни на миг! Даже Иссахар — хоть и мрачен был, тоже меч свой с другими поднял… Только потом спросил Конана:
— Так что же, командир, снимаем лагерь и уходим?
— Нет, прежде я должен с князем переговорить… И дождаться, пока княжич Бранко… А где дети? Три девчонки и мальчишка с собакой? Которых мы под защиту брали?
— Ушли. Родителей их выпустили, так они забрали детей и ушли. В Лес. Домой, говорят, идти незачем: соседи наверняка все растащили и порушили. Младшая так ревела, когда с Айстульфом расставаться пришлось, что он ей своего идола, божка своего пузатенького подарил в утешение!
— Вот как! — рассмеялся Конан и обернулся в поисках Сладушки. Девочка пугливо жалась в тени шатра: боялась, видно, громкоголосых вооруженных наемников. Конан поманил ее к себе, она послушно подошла. — Где Айстульф?
Айстульф нашелся быстро, и Конан указал ему на девочку:
— Помнишь ту вдову-красавицу, которая в первый день к нам приходила и просила дочку ее отыскать?
— Помню, — густо покраснев, вздохнул Айстульф.
— Так вот, я исполнил, что обещал… Это ее дочь! Ты съезди к ней, девчонка дорогу покажет… А то мне не до того сейчас, с князем поговорить надо, — сказал Конан, стараясь казаться как можно более равнодушным.
Айстульф полыхнул на него благодарными глазами.
— Спасибо, командир!
— Да что там…
…Айстульф смотрел на Сладушку с восхищением, словно на чудо какое-то невиданное, на руки поднял с великой осторожностью, словно боялся, что она растает или рассыплется. Всю дорогу расспрашивал ее про матушку, про батюшку, про нынешнее их житье, а Сладушка с удовольствием рассказывала, ей было приятно внимание, с которым слушал ее этот молодой воин, а еще приятнее было слышать, как колотится его сердце, стоит ему вслух произнести имя матушки! А когда подъехали они к дому и матушка выбежала им навстречу, причитая и плача от радости, Сладушка почувствовала, как рванулось сердце Айстульфа навстречу ей из груди, словно птица из клетки!
А потом матушка обнимала, целовала Сладушку, всю ее оглядела — ручки, ножки, носик, косичку! — не испортили ли чего колдуны-оборотни? — и снова целовала, обнимала, прижимала к груди, ласковыми именами называла, и Сладушка сама расплакалась, не понимая теперь, как же это она прожила столько времени без матушки, как же это она могла без матушки чувствовать себя счастливой! Айстульф стоял в стороне, смотрел на них с умилением… Опомнившись, Оленя кинулась ему в ноги:
— Спасибо, спасибо тебе, воин! Жизнь мою спас, счастье мне вернул, вечно благодарна тебе буду, хочешь — рабой твоей стану, прикажи — все для тебя сделаю!!!
Айстульф поднял ее осторожно — и сам поклонился ей до земли: