Они ударили с первыми рассветными лучами, в тот самый тихий час, когда серо-розовый свет только разливается по небу, когда холодная роса омывает листья, когда все живое замирает — ночные звери ушли на покой, дневные еще не проснулись — и кажется, что весь мир затаил дыхание в ожидании восхода. Было так тихо! Но боевой клич и топот копыт взорвали тишину… Только ратники и отряд Конана — только те, кто привел в Лес лошадей. Нападение должно было быть стремительным, чтобы принести успех… Они ворвались клином, пропоров дремлющий лагерь князя, как стальная змея, оставляя за собой путь, усыпанный мертвыми телами. Княжьи воины метались в растерянности — никто так и не смог оказать должного сопротивления, разве что те три шеренги, охранявшие шатер Брана…
Конан яростно рубил, а в мозгу его стучало: «За что?! За что?! Почему они защищаются?! За что они умирают?!» — но эти мысли не могли остановить его меч, ослабить силу удара… Конан знал, что прав! А они… Они — виноваты! Тем, что продолжают отстаивать жизнь своего тирана! Тем, что кто-то из них пролил вчера кровь лесного ребенка… Тем, что никто из них не одумался, не попытался защитить мальчишку от разошедшихся товарищей… А теперь — как доблестно они защищали князя! Меч Конана опускался со свистом — и снова взлетал, обагренный кровью! Вот чей-то бердыш обрушился на плечо, кольчуга лопнула, горячая волна боли прокатилась по телу… Стрела пропорола щеку… Ничего, шрамы — украшение мужчины! Вот перед Конаном вырос широкоплечий, кряжистый, рыжебородый воин в роскошно опушенном плаще и в шлеме с золотой насечкой — Конан узнал воеводу Горыню и миг помедлил, и Горыня успел нанести удар: удар меткий. Тяжелый меч опустился на шлем Конану, слегка оглушив, затем соскользнул, ударил в раненое плечо… Конан пошатнулся — успел отразить второй удар щитом — и рухнул на колени… Но от третьего удара Конан увернулся и, отбросив щит, воспользовался тем, что Горыня наклонился от усилия вперед, — рубанул с размаху по шлему Горыни! Воевода уткнулся в землю…
Конан ворвался в шатер. Кровь стекала по кольчуге, Конан чувствовал, как с каждым мигом слабеет рука; кровь заливала лицо, исказившееся от боли и гнева, кровь капала с лезвия меча… Конан был страшен. Но князь даже не вздрогнул, даже не приподнялся с подушек… Он смотрел на Конана из полутьмы, сверкая глазами в бессильной ярости. Бледное лицо, рука закована в лубок… Конан снова вспомнил снежного барса — раненого, загнанного в пещеру, беспомощно ожидающего, когда охотник нанесет последний удар.
— Что ж… Добивай! — прохрипел Бран.
— Я не убиваю раненых, — угрюмо ответил Конан, вытирая меч о края плаща. Он совершал ту же ошибку, что и «волчий князь» на том памятном поединке, но Конан иначе не мог. Не мог осквернить свой меч подобным убийством! Он уже успел подумать, что ни за что не повернется к Брану спиной… Когда из-за спины у него вылетела стрела — и вонзилась в горло князю Брану! Бран сполз с подушек, захлебнувшись кровью… Жизнь уже ушла из его глаз, но ненависть еще тлела на дне их.
Конан развернулся, намереваясь ударить того, кто посмел… Перед ним стоял Брикций — бледный, с закушенной до крови губой.
— Как ты мог? — вяло возмутился Конан. — Раненого старика…
— Рагнахар был моим другом. А Вуйко — сыном… Месть свята!
Конан выбрался из шатра, нашел Изока:
— Бери свою сотню и скачи в Гелон. Я не хочу большого сражения… А вы ведь — все равно, что княжье ратники, никто и внимания не обратит… Надо освободить княжича Бранко и везти его сюда. А мы пока отступаем, чтобы крови не лить…
— Ты сам весь в крови! — встревоженно воскликнул Изок. — Тебе нужен целитель, эта рана на плече — она опасна…
— Ничего, — поморщился Конан. — Не первая рана, не последняя… Руку не срубили — и ладно! Привези княжича… Пусть поговорит с ними… Они послушаются его. Вот увидишь — послушаются! Он теперь князь…
Изок обернулся, созывая своих ратников.
…Они промчались, подобно урагану, ворвались в город, взяли приступом тюремные подвалы. Стражники не особо сопротивлялись — они слишком потрясены были известием о смерти князя, хотя и не поверили до конца бунтовщикам… Все-таки подобная ложь была бы слишком чудовищным кощунством! И тот, кого они так бдительно стерегли, мог оказаться теперь их владыкой… Стражники не стали сражаться. Они просто разбежались.