— Я его отец, — пролепетал Брикций…
И ложка с треском опустилась ему на лоб. На этот раз он не успел остановить карающую руку!
— Отец! Да тебя убить мало! — заголосила повариха. — Ты погляди только, что с ребенком сделали! Где ты был, когда в него стрелы пускали? Где ты был, я тебя спрашиваю, когда его в подвал бросили?! Отец! Не отдам тебе мальчишку! Мой будет! Не достоин ты его! Вон как он у тебя отощал… Да и сам ты тощий какой — смотреть противно! Как только позволяют таким детей воспитывать?! Убить тебя мало, право слово! Сам раненый, едва на ногах держится, а еще мальчишку требует! Наглый какой! Пойдем, перевяжу тебя, переодену в чистое да накормлю, а то помрешь еще, а мне за тебя головой отвечать перед тем, чернявым…
Брикций, оглушенный, уже ничего не требовавший — да и не собиравшийся требовать, он просто проведать Вуйко хотел — покорно поплелся за поварихой. Разрешил перевязать себя, переодеть в просторную женскую рубашку, поел похлебки с горячими пирожками, которые девушка подкладывала ему щедрой рукой, не переставая его же ругать…
Ее звали Доброгневой — очень подходящее имя!
Через месяц Брикций на ней женился и увел ее в Великий Лес. И Вуйко называл их «отцом» и «мамой», и у них родилось пятеро собственных сыновей, и частым гостем в их доме была Сладушка, у которой, что ни год, рождались сестренки… И ни одного братишки! Что, впрочем, не особенно печалило Айстульфа — ведь все его дочери были похожи на Оленю!
Конан с отрядом покинул Будинею. Троих воинов он оставил здесь. Иссахар погиб, но, как он пожелал когда-то, он до конца оставался человеком… А Брикций — ушел в Лес и прошел через Священное Дерево, и уши у него заострились, а в глазах появились золотые искорки. Айстульф женился на Олене и тоже остался в Будинее, вступив в дружину молодого князя Бранко. Конан скорбел об Иссахаре, а за остальных он был рад, пожалуй, но отчего-то ему все равно было грустно… Как всегда, когда друзья покидали его, чтобы осесть где-то и строить собственный дом… А его по-прежнему ждали дороги!
…И как-то раз, на одной из дорог, ведущих их к новым приключениям, на одном из привалов, во сне или наяву — Конан так и не смог понять, наяву это было или во сне! — ему явилось дивное виденье: огромное дерево — много выше, чем даже Священное Дерево волколюдов! — в короне из солнечных лучей, и с листвы его падали капли золотой, медовой росы, и всюду, где падала капля, пробивался из земли юный росток… Конан почему-то не удивился совсем, словно ждал этого видения. Он шагнул к сияющему дереву — и вдруг увидел на его месте высокую, величественную женщину в изумрудных одеждах, в короне из солнечных лучей. Она была прекрасна, совершенна — совершеннее, чем альвы! — покой и радость исходили от нее, и там, где она ступала, пробивался из земли юный росток… Она улыбнулась и протянула руку, и коснулась губ Конана, и он ощутил медовый вкус золотой росы, и почувствовал, как все тело его наливается юной силой!
— Благодарю тебя, воин! Благодарю тебя за детей моих! — сказала женщина. И исчезла. И только юные ростки, зеленевшие там, где мгновение назад была сухая, выжженная земля, подсказали Конану, что эта женщина все же — была! И в том, кто была она, варвар тоже не усомнился ни на миг: Идунн, богиня плодородия! Что ж, он вполне заслужил ее благодарность!
