Пока уцелевшая в бою прислуга дворца, суетясь, устанавливала в держателях просмоленные факелы, Публио воспользовался паузой в веселье, чтобы вновь обратиться к Конану, «пока его величество не сконцентрировал все свое внимание на скорейшем достижении дна очередного кубка», — пояснил канцлер.
— Есть вопросы, решение которых едва ли терпит отлагательства, — негромко сказал он. — В первую очередь — положение в только что завоеванных городах. Проезжая по улицам Нумалии, я увидел, что дома разрушены или сожжены, собственность жителей разворована, солдаты избивают горожан, насилуют женщин… Дело даже не в морали, ваше величество, но ведь город и его жители — это ваши новые владения и ваши новые подданные. Не стоило бы так преступно-небрежно относиться к своей собственности…
— Рога Эрлика! — воскликнул Конан. — А что ты, старик, ожидал увидеть в покоренном городе, взятом и тому же после жестокого штурма? Если уж на то пошло, то по дороге ты не встретил процессий закованных и цепи рабов, а в городе не наткнулся на груды срубленных голов на рыночной площади. Так что упрекнуть меня в неверном отношении к захваченному городу могла бы только поистине кровожадная Амлуния. А если спросить кого-нибудь, кто порассудительнее, например — Делвина, то я думаю, он вполне одобрит мой подход к делу.
— Увы, Ваше Величество в последнее время огорчает меня своим безукоризненным правлением, — отозвался карлик. — Мне, как шуту, которому почти нечего высмеивать, становится даже как-то не по себе…
— Слова, достойные записного дурака, — буркнул Публио, — но я, как государственный канцлер, должен говорить серьезно и по существу. Повелитель, я уверен, что хаос в этом городе — не что иное, как отражение беспорядка во всем вашем королевстве, в государственных делах. И хотя граф Просперо изо всех сил пытается наладить нормальную политическую жизнь в столице новой провинции — Бельверусе, а придворные в Тарантии, возглавляемые Ее Величеством, стремятся к укреплению позиций нашей страны на дипломатическом поприще, — здесь, в Нумалии, происходит…
— Хватит! — резко оборвал канцлера Конан. — В некоторых делах, Публио, я обойдусь без ваших советов. Я не седой старикашка, чтобы по сто раз примеривать и оглядываться перед каждым следующим шагом. И я не скряга, который ради своей казны лишит солдата радостей победителя. Кроме того, аквилонцам приказано обходиться с побежденными достойно: так, как поступал бы в таких случаях я. И если где-то в городе и были злоупотребления силой, то спишите их на личные счеты людей барона Халька к жителям южных немедийских городов.
Сам Хальк никак не прокомментировал это замечание, слишком поглощенный содержимым очередной кружки
Публио же терпеливо, но настойчиво продолжал говорить с королем:
— И все же, Ваше Величество, следует остановить грабежи и насилие. Иначе мы рискуем получить в лице немедийцев не полноценных союзников, а не заслуживающих доверия, затаивших злобу и обиду вассалов.
— Союзников?! — презрительно переспросил Конан. — Какие у нас могут быть достойные союзники, Публио? Эти предатели и марионетки типа Лионарда и Халька? Нет, уважаемый канцлер, у великой империи нет достойных союзников. Посудите сами: хоть один из хайборийских правителей предложил мне свою помощь в борьбе против прославившегося своим бесчестием Амиро Кофийского? Нет, наоборот — Зингара готова переметнуться под его знамена, Аргос не мычал — не телился, пока его самого не ужалила кофийская змея. Даже коринфийские бароны отказываются предоставить мне право беспрепятственно пройти через их земли, чтобы ударить по Кофу с севера. Они заявили, что, забыв все междоусобицы, готовы объединить все герцогства и княжества Коринфии, чтобы противостоять моим войскам.
Нетерпеливым движением руки Конан отодвинул, почти отшвырнул протянутую ему Амлунией кружку с элем, расплескав по полу и кожаной куртке куртизанки большую часть напитка.
— Видите, Публио, — продолжал киммериец, — короли и правители Хайбории — просто кучка трусов и предателей. Ничего, придет день — и они на коленях присягнут мне на верность, провозгласив меня своим повелителем.
— Разумеется, так оно и будет, если вы того пожелаете, Ваше Величество. — Опытный придворный, Публио знал, как вести разговор с монархом. — И все же, пока это не произошло, не лучше ли будет заручиться их дружбой? Простите меня, господин, но едва ли шут, горланящий про мировое господство, привлечет на сторону Аквилонии новых друзей.
— Чушь все это, — отмахнулся король. — Я вам не хитрая лиса — дипломат, чтобы скрывать свои истинный намерения. — Погладив свернувшуюся у него на коленях, словно большая стигийская кошка, Амлунию, Конан добавил: — Когда я рвусь к цели, ничто — ни человек, ни боги — не смогут остановить меня!
— Неужели вы полагаете возможным атаковать всея соседей открыто и сразу, не перессорив их предварительно между собой?
Это предположение показалось Публио настолько диким, что он даже забыл добавить к своим словам вежливую форму обращения к королю. Впрочем, киммериец не обратил внимания на столь мелкое нарушение этикета. Его куда больше занимало другое:
— Когда я решусь на великий поход, королевства будут снопами ложиться под моим мечом, как пшеница под острым серпом! Подумай сам, старик: ради чего судьба и боги провели меня через столько трудностей и опасностей, возвысив безродного варвара до королевского трона? Они явно выбрали меня для чего-то особого. В скольких сражениях, поединках и драках я участвовал и — и до сих пор отделывался лишь царапинами. Кром, а затем и Митра хранили меня и собираются хранить в будущем, гарантируя мне удачу и победы! Впрочем, тут я могу согласиться с Делвином: во мне самом уже есть, наверное, нечто божественное. Скольких жрецов, божков и демонов я самолично сразил в бою — не перечесть! Не может быть, чтобы часть их сверхъестественной сущности не перешла ко мне. — Помолчав и подумав, Конан подвел итог: — Пока никто не смог одолеть меня в бою, доказав ограниченность моей силы, почему я должен отказываться от признания своей божественной сущности? Кто сказал, что нужно умереть, чтобы оказаться причисленным к сонму богов?!
От камина донесся голос обращающегося к канцлеру Делвина:
— Эй, ты, старикашка, не забывай, с кем имеешь дело. Где это видано, чтобы могучий лев прислушивался к советам пусть даже самой умной крысы. Великие люди творят великие дела и — великие преступления. И их не карают, а превозносят за то, что они смеют нарушать и переделывать законы, писанные для простых смертных!
В тоне шута не было и намека на иронию. Наоборот, с каждой фразой он становился все более сильным и иным; все новые и новые образы слетали с языка лысого человечка:
— Единственная обязанность короля — осуществлять власть, пользоваться ею. Ибо без употребления власть съеживается, ссыхается и становится ломкой и непрочной, как старый пергамент. Задача короля — найти новые силы, новую власть и приложить ее к своим подданным. А если этому могуществу окажется мало своего королевства — что ж, самое время охватить им другие страны. Нет предела росту могущества. Властитель должен стремиться стать божеством!..
— Слушай, слушай, — кивнул Конан Публио. — Не забывай, устами шута говорит истина.
Старый канцлер выглядел совершенно растерянным и не нашел что ответить королю.
Пир продолжился, празднество отвлекло внимание гостей от серьезных разговоров. Подали очередное блюдо, и слуги, засуетившись у королевского стола, оттеснили Публио от монарха. Сев по соседству с Хальком, канцлер попытался по привычке завести с ним дипломатическую беседу, но, встретив лишь пьяные выкрики и глупые шутки в свой адрес, замолчал и сидел на своем месте, даже не притрагиваясь к еде. Пир шел своим чередом; на небе, кусочек которого был виден через изуродованный при штурме дверной проем, появились первые звезды.
Еще трижды совершалась перемена блюд, и тут в зал в сопровождении двух Черных Драконов вошел покрытый дорожной пылью гонец. С трудом передвигая ноги после долгой скачки, он все же приблизился к королю и обратился к нему: