Потом Городовиков несколько дней скрывался по хуторах, и вот, узнав, что в станице Платовской свои, он приехал сюда.
— Ну и ловок! — сказал Буденный. — А я уж думал — тебя и в живых нет…
Городовиков поинтересовался, что нового произошло за время его отсутствия.
Буденный ответил, что есть решения высших партийных органов собрать все партизанские отряды к станции Гашун. Он выступает на будущей неделе. Что же касается других новостей, то на Украине развертываются большие события. Войска кайзера Вильгельма нарушили договор и перешли нашу границу…
7
В восемнадцатом году на Украине было особенно раннее лето. Уже в начале июня рожь пошла в колос и вымахала в человеческий рост, а подсолнухи налились зерном. Ждали небывалого урожая. Но тут с юго-востока потянули знойные ветры. Завяла рожь, поникли подсолнухи. Сухая земля, казалось, горела под солнцем. Так и в этот день душный воздух словно замер над степью. Стояла полная тишина. Даже не трещали кузнечики. Вокруг не было заметно никакого движения, и только кобчик лениво парил в сизо-голубом небе.
Внезапно налетел жаркий ветер. Пробежав по иссохшей траве, он понес вдаль перекатами седоватую волну ковыля. Ветер донес приглушенный расстоянием шум. Шум приближался, и вместе с ним по высокой здесь насыпи железнодорожного полотна в степь медленно выполз товарный состав.
Оборванные люди, с черными от пыли и пота, истощенными лицами, тяжело брели рядом с вагонами, упираясь руками в подножки и поручни. Старик машинист выглядывал из будки чуть посапывающего паровоза. Голова машиниста под форменной с грязновато-белым верхом фуражкой была обмотана окровавленной тряпкой. Опустив руку, он помахивал гаечным ключом, словно подгонял приуставшую машину… Вдали, за белыми домиками степного полустанка, виднелись дрожащие в сизом мареве дымы уходивших эшелонов. 5-я Украинская армия Ворошилова почти в непрерывных боях против немецких оккупантов, с огромным количеством беженцев отходила к Царицыну. Семьдесят девять ее поездов уже подходили к Северному Донцу. Последний, восьмидесятый, отстал.
От полустанка навстречу поезду показался всадник в черной папахе. Он ехал шагом на худой маленькой лошади. На его круглом, с мягкими чертами загорелом лице лежала глубочайшая усталость. Поникшие светлые усы словно подчеркивали эту усталость.
— Ты машинист? — спросил он, подъезжая и направляя лошадь по ходу поезда.
— Я машинист, товарищ Пархоменко, — глуховатым голосом ответил старик.
— Что же ты так тихо везешь?
— Садись тогда ты, Александр Яковлевич, может, у тебя лучше дело пойдет, — сказал старик с едва уловимой мрачной иронией.
Пархоменко, недоумевая, посмотрел на него воспаленными от ветра и бессонницы глазами.
Машинист обернулся и показал на людей, тяжело бредущих на крутой насыпи. Ноги их скользили, песок и щебень сыпались в ров, а они, согнувшиеся, напряженные, продолжали идти, опустив глаза в землю.
Александр Яковлевич понял, что поезд движется почти одной силой этих людей.
— Видал донских бурлаков? — попробовал пошутить машинист, но тут же нахмурился и отвернулся.
— Что с паровозом? — спросил Пархоменко.
— Вода кончается. Сейчас совсем станем…
— Ты что, ранен? — Александр Яковлевич кивнул на обмотанную голову старика.
— Да так, чуть царапнула, — с пренебрежением сказал машинист.
Пархоменко слез с лошади и, опустив подпруги, направился навстречу тихо катившимся вагонам. Лошадь, тычась мордой в спину хозяина, пошла следом за ним. Все эти дни ни он, ни сам Ворошилов почти не смыкали глаз. Немцы упорно наседали на отходившую армию. Правда, вчера их ряды основательно потрепали, и ночь прошла спокойно. Но каждую минуту можно было ждать нового нападения, и теперь Пархоменко мучила мысль — как бы поскорей подогнать отставший эшелон.
Глядя на подавленных зноем, устало шагавших людей, со всех сторон облепивших вагоны, видя их осунувшиеся, истомленные лица, он чувствовал, что никакая сила не заставит их двигаться быстрее. Однако, приметив знакомых шахтеров, он все же сказал:
— А ну, друзья, нажмем! В шахте-то похуже бывало! Седой шахтер освободил одну руку и поправил фуражку на голове.
— Не уговаривай, Саша, знаем, — хрипло сказал он. — Ты вот на что посмотри…