— Григорий Назарыч, ты посмотри, видно, начальство приехало, кто это с усами стоит? Буденный или сам Фрунзе?
— А! — полковник с досадой махнул рукой. — Хрен не слаще редьки! Не все ли равно, кто меня расстреляет?.. Эх, канальство! И как это у меня рука не поднялась застрелиться?.. Вот Злынский — это решительный человек. Когда тебя еще не было, он сам всех расстреливал.
— За что? — покачнувшись, изумился войсковой старшина.
— Да не «за что», а тех, кто не попал на пароход и не пожелал сдаться большевикам. Они выстраивались шеренгами по семи человек, а он стрелял им в лоб из нагана. Потом сам застрелился… Эх, а все-таки жаль умирать!.. Помрешь ни за что ни про что! А там, в Константинополе, мои молодчики проволокой-то попользуются. Они такой куш не упустят! — вздохнув, вспомнил полковник.
— Ты, Григорий Назарыч, не предавайся отчаянию, — ободрил войсковой старшина. — Может быть, нас и помилуют. Прямого участия в войне мы не принимали. Люди мы порядочные. Во всяком случае, сможем им пригодиться, хотя бы по хозяйственной части. Как думаешь? А?
— Встать! — сказал позади них чей-то голос. — Кто такие?
— Военные чиновники. Добровольно остались, — ответил полковник, глядя на грозное лицо красноармейца.
— Оружие есть?
— Никак нет.
— Поднять руки! Так. — Боец быстро обшарил карманы задержанных. — Ну, пошли на сборный пункт. Там разберутся, какие вы добровольцы.
Солнце начинало садиться. Подул свежий ветер.
Фрунзе стоял на старом месте и беседовал с товарищами.
— Вопрос о крымских курортах, в частности о Ялте, — говорил он, — по-моему, надо поставить в общегосударственном масштабе. Тут имеется громадное количество дворцов, особняков, дач, имений, которые можно приспособить под санатории и детские колонии.
— Мы как раз вчера говорили об этом с Семеном Михайловичем, — заметил Ворошилов. — Необходимо в самое ближайшее время использовать все эти помещения под отдых трудящихся.
— Первым делом восстановим в Крыму полный порядок, наладим нормальную жизнь и возьмемся за это, — сказал Буденный. — Я слышал, жители жаловались, что белые хищнически истребляли леса, и теперь из-за отсутствия влаги засуха грозит виноградникам.
— Не только засуха, — подхватил Фрунзе. — Крыму грозит голод. Врангель вывез весь хлеб за границу. Надо принимать экстренные меры по снабжению населения. — В его блестящих мягких глазах появилось настороженное выражение. Он оглянулся.
Издали доносились звуки духового оркестра.
— Наши подходят, — сказал Ворошилов. С охватившим его душевным волнением он взглянул на Буденного.
Глаза их встретились, и они оба почувствовали значительность и неповторимость этой минуты…
61-й полк, двигавшийся в голове дивизионной колонны, первым подходил к Севастополю. За поворотом раскрылась обширная котловина с нагроможденными тут и там кучами дикого камня. Среди каменоломен бродили тысячи брошенных лошадей. Одни пощипывали сухую траву, другие, подняв головы, смотрели на колонну.
— Гляди, Иван Ильич, — сказал Ильвачев. — Это все, что осталось от грозной конницы Врангеля.
В эту минуту впереди, где двигался штаб дивизии, трубач заиграл сбор. Лошади щипали траву, потом, сбиваясь табуном, галопом поскакали к колонне.
— Ишь, умные твари, — заметил Ладыгин, — знают сигнал…
Казаки из штабного эскадрона с присущей им ловкой сноровкой разбивали табун, выделяя лучших строевых лошадей.
От головы колонны показался скачущий всадник. Присмотревшись, Иван Ильич узнал в нем Харламова.
— Ну и трофеев взяли, товарищ командир эскадрона! — весело сказал он, равняясь с Ладыгиным.
— Много?
— Полные склады. Врангель хотел запалить, да солдаты не дали.
— Солдаты? Какие солдаты? — спросил Ильвачев.
— Да которые мобилизованные. Стало быть, врангелевцы. Они там солдатский комитет сорганизовали и охрану несут, — говорил Харламов, поглядывая лихими глазами то на Ладыгина, то на Вихрова.
Впереди, совсем рядом, показался Севастополь со своими садами, куполами и торчавшей на холме белой башней панорамы.
Вскоре голова колонны втянулась в главную улицу. Передние остановились. Иван Ильич привстал на стременах посмотреть, чем вызвана остановка. Огромная толпа народа запрудила улицу.
— Смотри, Петя! — сказал он Ильвачеву с радостными нотками в голосе, увидев, как покрасневший Коробков, который заступил на должность командира дивизии, принимал хлеб-соль от румяной девушки, повязанной алым платочком.