— Ну, что будем делать, Александр Яковлевич? — спросил, подъезжая, комиссар Беляков.
Пархоменко взглянул на моложавое, с мелкими чертами лицо Белякова.
— А что будешь делать? Смотри, совсем кони становятся. — Он показал на спешенных бойцов.
Один из них с силой тянул лошадь за поводья, в то время как другой подгонял ее ножнами шашки. За ними шли еще несколько пеших.
— Следовательно, дневку назначим? — предложил Беляков.
— Придется. — Пархоменко оглянулся на стоявшего позади начальника штаба и распорядился о днёвке.
Черноглазый Мурзин, отпустивший для солидности усы, вынул полевую книжку и, не слезая с лошади, стал писать приказание.
— Ну что ж, следовательно, нужно и нам отдохнуть, — сказал Беляков. — Поедем, Александр Яковлевич. Вон наша квартира, — показал он в глубину улицы, где у одного из домов краснел на пике значок.
Спешившись у высокого крыльца. Пархоменко, Мурзин и Беляков вошли в просторную хату. В передней комнате никого не было, кроме маленькой девочки, которая при виде вошедших посмотрела на них испуганными глазами.
— Здравствуй, хозяюшка, — шутливо сказал начдив. Девочка потупилась. Пархоменко, очень любивший детей, скинул бурку, бекешу и, пообогревшись, подошел к девочке.
— Как тебя зовут-то? — спросил он, нагибаясь.
— Васенкой, — глядя исподлобья и отворачиваясь, прошептала она.
— А сколько тебе лет?
— Пять, — смелея, ответила девочка.
— У-у! Да ты совсем большая! — Пархоменко подхватил девочку на руки. — А мамка где?
— На дворе.
— А тятька?
— Воюет.
— Та-ак… Значит, вы одни с мамкой живете?
— И дедушка с нами…
Как бы в подтверждение ее слов, в сенцах звякнула щеколда. Потом кто-то глухо закашлял, и в комнату вошел старик с таким свирепым выражением бородатого лица, что Александр Яковлевич невольно подумал: «Сердитый, видать, старичок!»
— Здравствуйте! — произнес старик столь приветливо, что все, кроме Васенки, с недоумением посмотрели на него. — К нам, значит, заехали. В час добрый. Мы хорошим людям всегда рады, — продолжал он, снимая шапку, зипун и вешая их на крючок. — Проходите, граждане-товарищи, в горницу. Там вам будет удобнее. Примечаю, что вы командиры. Ну, это самое, секретные дела, конечно?
— Вы, дедушка, видно, на военной службе были? — спросил Беляков.
— Так точно. Был. В саперах служил. Там меня, это самое, порохом сожгло. Личность изуродовало. Как только не ослеп… Проходите, граждане-товарищи, проходите, — приглашал старик, раскрывая дверь в соседнюю комнату.
За окнами начинало синеть. Неясный свет керосиновой лампы, висевшей под потолком, падал на стол, вокруг которого сидели Пархоменко с Васенкой на коленях, Мурзин, Беляков и помначштаба Пахомов, мрачноватый на вид человек, любивший больше слушать, чем говорить. На столе попискивал остывавший самовар.
В комнату вошла хозяйка, молодая румяная женщина, повязанная полушалком.
— Вот, товарищи, молочка топленого, — предложила она. — Только из печки. — Она поставила глиняный горшок перед Пархоменко и, приметив Васенку, спросила — А ты чего сюда пришла?
— Чего пришла? — девочка подняла на мать карие глаза. — Вечеровать пришла. Вон, гляди, заяц какой! — Она показала на вырванный из полевой книжки лист бумаги, на котором Пархоменко рукой, больше привыкшей к шашке, чем к карандашу, старательно рисовал ей разных зверей.
— Спать бы ей пора, — нерешительно сказала хозяйка.
— Сейчас, сейчас… Женщина вышла.
— Рисуй еще! — потребовала Васенка. — Это собака? — показывая на рисунок, спросила она.
— Нет, конь.
— А это чего?
— Тачанка. Телега такая.
Беляков потянулся со стула и заглянул через плечо Пархоменко.
— Ого, Александр Яковлевич! А я и не знал за тобой такого дарования, — проговорил он, улыбаясь. — Следовательно, ты художник? Смотри, целую картину нарисовал.
— Это я один случай изобразил. Были мы в одном местечке. Позабыл, как оно называется. Ну, да это не имеет значения… Одним словом, бежит как-то вахмистр. Бежит, докладывает, что Ничепорук напился и с обнаженной шашкой скачет по улицам. «Ну, — думаю, — как бы кого не зарубил!» Вскочил на коня и к нему. А он спьяну на меня бросился. Но я тут же сбил его с лошади. Все-таки я дядя здоровый…