Фролов держал во рту пучок деревянных гвоздиков, неглубоко колол шилом толстую кожу и мастерски, с одного удара, загонял их молотком. А потому и говорил, почти не открывая рта.
– …вот ты мне сказал, что не мог драться до последней капли крови, когда тебя в плен взяли. Мол, навалились, скрутили, и все такое прочее. Может, оно и так было. Кто теперь подтвердит?
– Тебе моего слова мало? – обиделся Михаил.
– Я не о том. У человека всегда выбор есть. Скажем, кто тебе мешает сейчас наброситься на охранника и убить его. Задушить можно или шилом пырнуть. Если каждый красноармеец хоть одного немца убил бы, война бы кончилась. А как передо мной оправдаешься?
– Конечно, вопрос ты мне, Илья, задал. Я бы мог, в свою очередь, спросить у тебя, почему сам так не делаешь? Но это неправильно. На вопрос вопросом отвечать нельзя.
– Резонно мыслишь, – усмехнулся Илья, густо размазывая кистью из толстой щетины клей по кожаной подошве.
– Если бы я знал, что каждый наш человек так поступит, не думал бы, не сомневался бы ни секунды. А попусту жизнь свою отдавать не хочется. Одна она. Да еще за собой десять пленных товарищей в петлю или на расстрел потащу, – Прохоров зло тянул дратву. – Думаешь, мне не муторно сапоги тачать, в которых нацисты нашу землю топчут?
– Значит, ты надеешься отсюда выбраться и снова воевать, – подытожил Фролов. – Иначе твоя жизнь для Родины ничего уже не значит. От нее только вред один в настоящий момент.
– И ты надеешься.
– Как сказать. – Илья сгреб черенком кисточки застывший клей с края консервной банки, помял его пальцами, слепив небольшой кубик, и поставил сохнуть между готовыми подошвами, – на удивленный взгляд Прохорова пояснил: – Клей из костей варят. Тот же бульон. В ту баланду, которую нам дают, кинешь, силы поддержать можно. Я и тебе советую, если подольше протянуть хочешь.
– Говорят, немцы этот клей иногда из человеческих костей варят, – проговорил Михаил.
– Враки. Из костей пленного много не сваришь. Не наваристые они. Все соки жизненные лагерь забирает, ничего не остается. Я и тебе кубик слеплю, – Фролов покосился, не замечает ли его действий охранник с дубиной, прохаживающийся среди работающих, и принялся левой рукой лепить загустевший клей, а правой продолжал стучать молотком по подошве.
Прохоров понимал, что Илья прав. Пусть этот клей сварен из костей, но если он даст возможность выжить, то отказываться от такой возможности нельзя.
– Припекает, жарко, – Прохоров сбросил жилетку, хотел подложить ее под себя на табурет, но вновь его взгляд зацепился за широкую дырку в подкладке.
И хоть Михаил был атеистом, но все же считал, что предсмертные пожелания следует выполнять неукоснительно. К тому же сейчас в его руках имелось все необходимое – изогнутое шило с зазубриной и прочная дратва.
– Дело задумал, – глянув на то, как расправляет на колене вывернутую наизнанку жилетку Михаил, проговорил Филатов. – Зашьешь, будет как новая.
– На мой короткий век хватит, – попытался пошутить Прохоров.
Изогнутое шило пропороло атласную подкладку, но, когда потянулась дратва, материя разошлась. Еще одна попытка оказалась неудачной. Тонкий поношенный атлас оказался очень непрочным, потертым.
– Ничего не получится, – покачал головой Михаил. – Надо или заплатку ставить или… – он задумался.
Фролов прищурился.
– Толку от твоей подкладки почти никакой. Если бы под ней еще ватин был. А так – атлас, он не греет, а только холодит. Может, оторвать ее к чертовой матери?
– Зачем? – удивился Михаил.
– Зачем, зачем? – передразнил Михаила и хмыкнул Илья. – Портянку у меня украли. Третий день голой ногой в сапоге. Сопрела, в кровь стер.
– Чего ж ты сразу не сказал?
– Так жилетку тебе, а не мне подарили. Была б она моей, я бы сразу подкладкой по назначению распорядился бы. Нам с тобой в ней на танцы не ходить.
– Хорошему человеку не жалко.
Михаил взял в руки маленький острый ножичек, которым обрезал неровности на подошвах и стал спарывать подкладку.
– Держи, разведчик, – передал материю Фролову. – Не бархат, конечно…
Илья взмахнул споротой подкладкой, удивленно моргнул, тут же положил ее себе на ноги.
– Смотри, – прошептал он.
На материи виднелись криво и косо, торопливо написанные химическим карандашом слова и какая-то схема. Михаил почти беззвучно принялся озвучивать текст.