Период первой половины XV в., совпавший со вторым южнославянским влиянием, в особенности время правления в Московском княжестве сына Дмитрия Донского Василия I, с нашей точки зрения, можно рассматривать как один из периодов наивысшего развития раннемосковской книжности. В это время по инициативе крупнейшего религиозно-политического деятеля и незаурядного писателя того времени митрополита Киприана был составлен «Свод 1408 г.», завершенный московскими книжниками уже после кончины митрополита, известного также своими посланиями, раскрывающими в том числе и политические взгляды церковного деятеля. В этот период создаются первые памятники Куликовского цикла, отразившие возросшую политическую и объединительную роль Москвы, а именно «Задонщина» и первые редакции летописной повести о Куликовской битве.
Особое развитие получает публицистика: московскими книжниками создаются «Повесть о Темир Аксаке», а также «Повесть о нашествии Едигея», отразившие многие черты сложной внешне- и внутриполитической обстановки рубежа XIV–XV вв. Если «Повесть о Темир Аксаке», написанная при дворе Василия I в первую очередь прославляла московского князя, то «Повесть о нашествии Едигея», помещенная в конце «Свода 1408 г.», отличалась нравоучительным тоном по отношению к московским князьям[77]. Автор «Повести о нашествии Едигея» и книжник, закончивший общерусский летописный «Свод 1408 г.», по мнению Лихачева, являются одним и тем же лицом. Исследователь характеризует его как человека книжного, начитанного в летописях, склонного к назидательной риторике и масштабным историческим сопоставлениям, а также пересмотревшего «все содержание русской истории с точки зрения общности двух периодов: Киевского периода – периода борьбы с половцами и более позднего – периода борьбы с татарами»[78].
После свода митрополита Киприана, по-видимому, около 1418 г., при дворе митрополита Фотия создается еще более обширный общерусский свод, целиком до нас не дошедший, восстанавливающийся на основе более поздних летописей, в особенности по текстам Новгородской четвертой и Софийской первой летописи. С возникновением свода митрополита Фотия московское летописание приобретает подлинно общерусский характер как по объему привлеченных местных летописей, так и по своему влиянию на летописную традицию других регионов, таких как Тверь и Великий Новгород, которые, хотя и противостояли Москве в политическом плане, были не чужды идей общерусского единства[79], что и отразилось в их летописании.
Существенное развитие в период первой половины XV в. получает агиография. При дворе митрополита Киприана создается редакция жития митрополита Петра, московский книжник Епифаний Премудрый пишет житие Сергия Радонежского. В это же время в Москве пишется «Слово о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича» – один из важнейших памятников русской общественно-политической мысли первой половины XV в. Расцвет переживает также религиозно-политическая полемика: до нас дошло несколько посланий митрополитов Киприана и Фотия, а также послания игумена Белозерского монастыря Кирилла, обращенные к великому и удельным князьям, в которых церковные деятели излагают свои взгляды, в том числе на феномен княжеской власти и ее взаимоотношение с властью духовной.
В период второй половины XV в. в московском летописании отчетливо проявляются новые тенденции. С 1470-х гг. великокняжеское летописание Московской Руси, представленное, например, сводами 1472 и 1479 гг., характеризуется проникновением стиля и содержания деловых бумаг московских приказов, отражающих в первую очередь события внешней политики и взаимоотношения с другими государствами. Летописи конца XV в. характеризуются точностью изложения, своеобразным «документальным характером. Однако вместе с этим летописи этого периода оказываются в существенной мере подвергнуты редактуре в духе государственной идеологии того времени, что особо проявляется при исправлении событий, связанных со взаимоотношениями Москвы и Великого Новгорода»[80].
Вторая половина XV в. характеризуется также острыми общественно-политическими дискуссиями. Д.С. Лихачев назвал этот период эпохой исторических размышлений, подразумевая, что в это время на первое место выходят вопросы о том, что есть государственная власть, почему те или иные государства сходят с исторической сцены, до каких пределов простирается власть правителя и в какой мере он отвечает перед Богом за своих подданных[81]. События в восточно-христианском мире в середине XV в., а именно заключение Ферраро-Флорентийской унии в 1439 г. и падение Константинополя в 1453 г., заставили представителей образованного слоя Московского княжества несколько по-иному взглянуть на полномочия великого князя, в то время как завершение объединения русских земель в конце XV – начале XVI в., а также окончательное обретение Русью в 1480 г. независимости от власти Орды породили необходимость создания новых политических концепций и теорий, которые бы описывали изменившееся международное положение Руси и новые пределы власти московского государя.
81