Легче стало при виде укромного местечка, куда сущности спрятали жертву. Их же глазами Влад увидел веранду детского сада. Первый уловил сомнение Влада — пахнуть будет из-под неё — и успокоил: там нечему пахнуть.
Пока они говорили, Влад по инерции продолжал поиск и набрёл на нечто, похожее на закупорку в стыке двух паутинок. Он и раньше попадал на такие, но впервые легко сумел убрать преграду. И едва не захлебнулся хлынувшей по расчищенным стыкам энергией. С другого конца связи удивлённо и радостно хрюкнул Первый.
Выждав, когда сущности наполнятся необходимой для их существования энергией, Влад повторил приказ наблюдать за Юлией. Первый согласился сразу, и на этот раз в его голосе не было пренебрежения, с каким он сначала говорил с Владом.
Только отключившись от системы, Влад понял, почему Первый стал с ним почтителен: сущность обманулась, думая, что именно Влад перекрыл и вновь открыл энергетическое течение. По второму случаю Влад подозревал, что Юлия просто-напросто начала перерисовывать последние пентакли. В которых он когда-то, как и в остальных сделал маленькие, незаметные для неопытного глаза изменения.
… Выйдя из дома и шагая к остановке, Юлька несколько раз оглянулась по сторонам. Пьяниц нет. Успокоенная, она села в троллейбус и погрузилась в мысли об Олеге.
По пешеходной дорожке, параллельно проезжей части, вровень с троллейбусом мчались три тени.
23
В кои-то веки Олег признавался себе, что работать не может и не хочет. Взгляд его то и дело уплывал мимо экрана компьютера и намертво прилипал к девушке, сидящей на диване. Олег знал, что он собственник, и полагал, что в мужчине это качество — одно из важнейших. Мужчина должен часто с полным правом говорить: «Это — моё». А как бы восприняла его собственничество Юля, сознайся он ей, что любит присваивать? Небось, фыркнула и сказала бы: «Не говори глупости!»
Юля сидела тихо и что-то усердно вязала. Олег фантазировал: перенести эту девичью фигурку в домашний интерьер, посадить не на старый диван, а в уютное кресло, и чтобы размеренно тикали какие-нибудь старинные часы, и так же ритмично слышался стукоток суетливых спиц.
Юля внезапно подняла голову и ехидно усмехнулась.
— Много ты так не наработаешь, если на меня всё время глазеть собираешься.
— Наверстаю, — пообещал Олег. — Не к спеху. Чаю хочешь?
— А вы что — всегда чай литрами пьёте, когда полуночничаете?
— Не всегда, но бывает. Не надоело вязать?
— Надоело. Знаешь, я сейчас думаю: а ведь сглупила, надо было к Андрею Степановичу идти не только с рисунками, но и с самими пентаклями.
— Ты же говорила, с ними всё нормально.
— Я-то говорю. А Андрей Степанович проверил бы на ауру. Вдруг всё-таки именно с ними что не так? А теперь поздно. Мы заходили к нему вроде как случайно, а если сейчас идти — Марину напугаем.
Олег оставил компьютер и подкатил своё кресло к Юле.
— Ты предполагала когда-нибудь, что с тобой может произойти?
— В каком смысле?
— В смысле, ты думала о своём будущем раньше, до всех этих событий?
— Раньше… А ничего не думала. Мыслила категориями учебного года: вот четверть началась, вот до каникул неделя осталась. Ой, вроде вчера каникулы начались — когда это они кончиться успели? И отдохнуть-то не успели… Знаешь, какая у нас шутка в ходу? Самое лучшее время учительской жизни — это последние дни до отпуска. Скоро отпуск, ещё немного — и отдыхать пойдём. А первый день отпуска — ну вот, какие-то несколько дней — и на работу… Сплошной лежачий камень в беличьем колесе.
— Школа — и ничего больше? Никогда не хотела сменить профессию?
— Быть учителем у меня больше всего получается. В последние годы начала, конечно, подумывать. Не о смене профессии — о смене места работы. Всё дело в новом директоре. Раньше директриса у нас была. Поговоришь с ней — и жить хочется и уроки по-новому! Сколько у меня игр было придумано. Например, курс литературы в девятом классе — это же сплошная карта путешествий, бесконечная дорога: «Слово о полку Игореве», «Горе от ума», «Евгений Онегин», а в конце самый блеск — «Герой нашего времени», «Мёртвые души». И везде — дорога. А Лермонтов? «Просёлочным путём люблю скакать в телеге…» Представляешь — Лермонтов в телеге… А потом — взлёт: «Давно отверженный блуждал В пустыне мира без приюта…» Ты когда-нибудь такое встречал? Пустыня — и мира. А ведь одно из значений слова «мир» — люди. Я когда представляю, у меня мурашки по коже — «пустыня мира без приюта». И вот этот Лермонтов — поэт высокого одиночества, и вдруг: «Люблю дымок спалённой жнивы…» Ты попробуй, ощути этот дымок: солома догорает, такой горьковатый, терпкий дым и в то же время приятный чем-то. Я когда о нём думаю, всё время помню, что едет-то он ночью. Тёплый такой, мягкий дымок пополам с прохладным и сырым от тяжёлой росной травы ветерком. Смотри, как идёт: от чистоты космического пространства — до того дымка, которого в темноте и не видно. Но ведь пахнет ночным летом. Или летней ночью? Всё равно… И вообще, ты меня вовремя останавливай. У меня кошмарная привычка растекаться. С чего я свернула на Лермонтова?