«Мне не оставили выхода!» Грязная река смутных мыслей плеснула серой пеной — и это стало вторым пониманием. Ясная мысль. Нет выбора — за неё решили.
Дурёхи что-то вымученно пискнули и смолкли.
«Я не хочу, чтобы за меня решали…»
Она смотрела на живое движение за тёплыми стёклами, и свирепая волна вздымалась снизу вверх, заставляя девушку поднимать напряжённый подбородок. «Я не хочу прокрустова ложа — пусть даже из благих побуждений. Мне нужно самой найти…»
Ярость обрушилась так внезапно, что заслонила причины своего появления. Юлька уже ни о чём не думала, смотрела на ближайший дом с ненавистью, уцепившись за не вполне осознанную мысль: «Я не урод, чтобы меня прятать от людей!» А потом и эти слова уплыли в сторону, и Юлька бездумно представила: сначала взорвётся вот этот дом, потом — другой… По цепочке, как будто горят, подхватывая пламя один от другого. Вот, что она сделает, если её заставят!..
— Психуешь!
Словесная пощёчина заставила её вздрогнуть, а Юлька-грубиянка добавила:
— Учти: про тот дом ты тоже только воображала. Подумай, сколько детей в этих…
«Господи, что я делаю!» Юлька засуетилась, прогоняя образы умирающих домов — они же назойливо вставали перед глазами, и она столкнулась со страшной проблемой: умом она понимала, что необходимо переключить мысли и воображение на другое, а кто-то гадливенький внутри неё всё подсовывал эти образы и подсовывал. И этот гадливенький тоже была она, потому что хотелось проверить свои способности, а когда же их проверять, как не сейчас, и посмотри, как это просто: видишь здание, вспоминаешь кадр из фильма… «Не хочу!!» Любой кадр, хоть из художественного, хоть из документального… Ну, давай… Помнишь?.. Дом подрагивает и…
— Тварь скользкая!.. — сквозь зубы выговорила Юлька-грубиянка.
— Прекрасно в нас влюблённое вино, — горячо, как молитву, зашептала Юлька спасительным кругом подброшенные слова. — И добрый хлеб, что в печь для нас садится… — Она заставила себя прочувствовать этот хлеб, увидеть его: бабушка вынимает из печи чёрные круглые формы, хлеб в них высокий, с матово-тёмной корочкой; бабушка отламывает ломоть — горячий — в руках не удержишь, сверху бросает горсть крупной серой соли, и вот первый кус во рту — разваливающаяся мякоть, ещё липнущая к зубам, крепкий аромат пропечённой корки, в носу щекотно…
Оказывается, она отошла от дороги, прислонилась к неровному стволу рябины, судорожно прижав сумку и портфель с тетрадями к себе. Машины двумя потоками с обеих сторон дороги оживили улицу. Юлька увидела их. Они заставили подумать о времени. Подтянув рукав, долго смотрела на часы, пока не поняла, что на работу успеет с приличным запасом, даже если пойдёт пешком.
«Не хочу пешком. Не о том буду думать. А ехать-то с пересадкой — денег жалко. Да ну! Себя жалеть — денег жалко. Среди людей о дряни всякой не больно-то думается… Ладно, где здесь остановка?»
Утренняя теснота в троллейбусе оказалась чуть тише вечерней. Постоянно входящие люди постепенно оттеснили девушку вперёд. Перед кабиной водителя она ухватилась за поручни и почувствовала себя уверенней. По странной ассоциации она вспомнила давно прочитанный рассказ о человеке, который всё время старался замешаться в толпу или хотя бы пройти несколько шагов рядом с людьми, — и сейчас тщетно пыталась припомнить автора. Тогда рассказ оставил у Юльки чувство недоумения. Она-то всегда старалась выгадать момент, чтобы побыть в одиночестве. Теперь — поняла. Люди — единственное спасение от неотвязных, жутких мыслей. Кто же автор…
С переднего сиденья начала вставать старушка. Хотя лучше было бы назвать её старухой: при невысоком росте она умудрялась производить впечатление довольно рослой. Может, оттого что лицо у неё чуть длинноватое, с крупным красивым носом, и лицо — почти лик, красивый, правильно взрезанный долгими мягкими морщинами. Странно певучий лик.
Она встала к передним дверям и в воздух тревожно спросила:
— Ай откроет он мне? Нет ли?
— Не бойся, бабуля, постучим — откроет! — сверху вниз прогудел широкоплечий парень в куртке.
Троллейбус стал замедлять движение. Деловито сопя, с нижней ступени мимо старухи протиснулись трое шустрых мальчишек с толстыми ранцами.
Старуха перекрестилась в пустое пространство на ступенями:
— Благослови, Господи, и эту машину, и водителя хорошего, и путь мой лёгкий. И всем дорогу дай ровную… Спаси тебя Бог, водитель, хорошо довёз.