Ведущий — длинный Вовка Климов — громко объявил:
— Юный Фриц, любимец мамин, в класс пришел держать экзамен![1]
Тут на сцене появилась Колькина учительница Анна Ивановна в какой-то странной маленькой шляпке с пером. За ней, согнувшись, следовал Борис Семенович, время от времени приседая и кланяясь комиссии. Это были родители юного Фрица.
Потом раздался стук башмаков и на сцену «гусиным шагом» вышел Фриц.
Если бы Кольку сейчас увидела тетя Нюся, она бы не узнала своего сына: он надел на себя самую ненавистную свою одежду — короткие штаны с манжетами у колен — брюки-гольф, рубашку с отложным воротничком…
— Задают ему вопрос! — произнес ведущий.
Председатель сдвинул каску на затылок и молча ткнул себя пальцем в нос, а сидящий с ним рядом помощник спросил с ужасным акцентом:
— Длья чего фажисту нозз?
Фриц на секунду замялся, и папа с мамой тотчас же принялись ему подсказывать. Папа, приложив руки ко рту рупором, что-то шептал, а мама то шумно сопела носом, то делала жест рукой, будто что-то пишет. Фриц мгновенно просветлел и выпалил:
— Чтоб вынюхивать измену и строчить на всех донос! Вот зачем фашисту нос!
Комиссия одобрительно закивала, и каска снова сползла с затылка председателя ему на лицо.
— Вопрошает жрец науки… — продолжал ведущий.
— Для чего фашисту руки? — визгливо прокричал толстый Сашка Миронов в огромных очках, — очевидно, главный фашистский ученый. На этот вопрос юный Фриц ответил без запинки:
— Чтоб держать топор и меч, чтобы красть, рубить и сечь!
Успешно ответил он также и на вопрос, «для чего фашисту ноги?», чеканной походкой прошелся вдоль стола, выговаривая в такт шагам:
— Чтобы топать по дороге, левой, правой — раз и два!
Тут поднялся председатель и тихим, ехидным голосом задал из-под каски самый главный, самый коварный вопрос:
— Для чего же… голова?
Фриц замер, разинув рот. Члены комиссии злорадно переглянулись. Убитые родители замерли — они тоже не знали ответа на этот вопрос. Наступила тягостная пауза. Колька топтался, беспомощно озираясь, и раненые в зале забеспокоились. Им стало жалко Кольку, — наверное, они подумали, что он забыл слова.
Доведя напряжение до предела, Фриц вдруг ударил себя пальцем по лбу и объявил торжественным голосом радиодиктора:
— Чтоб носить стальную каску! Или газовую маску! И не думать ни-че-го!
— Фюрер мыслит за него, — с молитвенным восторгом прошептала мама.
— Рада мама! Счастлив папа! — кричал ведущий, а родители Фрица обнимались и утирали слезы умиления.
— Фрица приняли! В гестапо! — хором сообщила комиссия.
Тут Колька выдал свой «коронный» номер: вскинул руку для приветствия и всем телом грохнулся об пол. Хохот в зале долго не утихал. Потом раздались аплодисменты.
Второе действие, кончавшееся для юного Фрица весьма печально — гибелью в снегах России, — тоже имело большой успех.
Сначала фашист прошелся по сцене с огромным полосатым мешком, откуда потом, причмокивая от удовольствия, вынимал и раскладывал на полу наворованные «трофеи»: «гамаши для мамаши», большой клетчатый платок и даже настоящий самовар, вызвавший почему-то громкий смех в зале. Но недолго радовался жадный Фриц. Русский Дед Мороз — Генка Кожанов, с длинной ватной бородой и деревянной лопатой встал над ним и произнес свой приговор фашисту.
Но вдруг, сказав все, что ему полагалось сказать по роли, он зачем-то подмигнул Кольке и громко спросил:
— Ну, что, съел, Фриц несчастный?
Этого не было в пьесе. Уж кто-кто, а я-то знала ее наизусть. Кожанов просто дразнил Кольку, я поняла это сразу. И ребята из Колькиного класса тоже поняли. Генкин приятель Рыбин злорадно фыркнул, хлопнул в ладоши и противным голосом завопил прямо из зала:
— Фриц! Фриц! Фриц!
На него зашикали, и тут Колька кинулся на Генку, ударил его кулаком в нос и повалил на пол. Генка вырывался, извиваясь, толкая Кольку коленями в живот, но тот уселся на него верхом, вцепился в приклеенную бороду и дернул ее так, что она наполовину оторвалась. В зале заволновались. Колькина учительница Анна Ивановна вскочила с места и прижала руки к груди.
— Колька! — закричала я что есть мочи. — Колька! С ума сошел!!
И Колька опомнился. Отпустив ватную бороду Кожанова, он поднялся на ноги и, словно потеряв последние силы в неравном бою, покачиваясь, отошел в сторону. Оторопевший Генка встал тоже. Неуверенным голосом он повторил слова роли, сказанные им перед дракой, и тогда Фриц стал замерзать. Он трясся, катался по сцене, прыгал, натягивая на себя украденный платок, и даже пытался погреться о холодный бок самовара. Напрасно! Обессиленный, он лег на живот, завыл, подергался и затих, а девочки-снежинки в марлевых юбочках станцевали над его окоченевшим телом победный танец.
1
Здесь и далее цитируется стихотворение С. Маршака «Юный Фриц, или Экзамен на аттестат «зверости» (1941). —