- О-о! - сказал Давуд Балаевич. - Какая встреча! Рад вас видеть!
Голос я узнал сразу. Лица я не видел. Я часто раньше думал, в те времена, когда ни о чем другом больше не мог думать, что я почувствую, когда увижу ее снова, что скажу, если увижу ее когда-нибудь... Сейчас все выглядело по-другому, этот вариант я не предусмотрел. Она не знает, что я стою совсем рядом и слышу каждое ее слово. Меня этот вариант встречи очень устраивает. Только кончики пальцев онемели и перехватило в горле, но и это нормально, обычная физиология, организм реагирует на неожиданность.
Адиль с тревогой посмотрел на меня.
- Уйдем? - предложил он.
- Почему же "уйдем"? - небрежно сказал я. - Мы же гуляем, так идем себе дальше. Все в порядке, Адик. Ты не беспокойся.
- Конечно, все в порядке, - с облегчением согласился Адиль, когда мы прошли несколько шагов по аллее. - Столько лет прошло!
Действительно много. Вот только бы самому определить точную дату начала отсчета. Можно начать с утра того дня, когда я готовился пойти в консерваторию сдавать экзамен по специальности. Это было хорошее утро. Приятно вспомнить. Я утюг отнес на кухню, тетка была там, готовила завтрак.
- Уже погладил? Так быстро?
Все-таки не выдержала, пошла в комнату. Сняла со спинки стула рубашку, оглядела, только головой покачала, сказать-то нечего. В следующий раз я, чтобы ей сделать приятное, хоть одну морщинку оставлю. А то жалко ее, придраться не к чему - рубаха вся как из белого металла, ни складки, ни пятнышка, я сам отсинил ее и открахмалил, а дальше пустяки, когда пике чуть влажное, гладить его - сплошное удовольствие. Я н брюки решил чесучовые надеть, все-таки самый главный экзамен летней сессии - специальность, тем более что у меня есть предчувствие, что я его благополучно сдам. Насчет гармонии я наперед знал, что завалю ее, вот и пошел на экзамен в парусиновых брюках. Вообще-то я чесучовые стараюсь пореже надевать, добился этим, что второе лето хожу в приличных брюках.
Тетка после рубахи и брюк меня оглядела.
- Вид у тебя приличный, - на половине такта она остановилась, мол, внешне-то вид, может быть, и приличный. - Сдашь экзамен? - Я кивнул, она подошла к шифоньеру, принесла деньги, протянула мне. - Возьми, дядя тебе оставил на карманные расходы. До конца недели.
Неожиданный подарок судьбы! Насчет всей недели видно будет,, а сегодня эти два рубля нам пригодятся - мы с Адилем договорились после моего экзамена пойти на бульвар, там по какому-то случаю на вечер объявлено крупное гулянье. Адиль сказал, что он и какого-то своего приятеля захватит, не то Сеймура, не то Теймура, они в одном клубном оркестре играют. Адик говорит, что этот его приятель не помешает, он веселый, но, если попросить, может и помолчать. Девяносто килограммов весит, и все девяносто - сплошные мускулы. На спор правым бицепсом медную проволоку рвет. Сегодня на бульвар по случаю всенародного веселья непременно ребята из Крепости завалятся. Адик уверяет, что вид его приятеля на всех сразу же действует успокаивающе.
Четверку получил. И то хлеб! Честно говоря, я мог рассчитывать и на большее, я этот концерт ми-бемоль Листа с закрытыми глазами играю. На каденциях споткнулся, а уж это чистое невезение, десять раз подряд я их чисто проходил. Розалия говорила, с блеском, а вот на одиннадцатый, как нарочно на экзамене, споткнулся, левая рука не потянула. Могли бы и пятерку поставить в память деда. Мне-то эта пятерка ни к чему, я не карьерист, а стипендия все равно уже погорела из-за гармонии. Мне перед Розалией неудобно. Я спустился в зал, сел рядом; она шепотом спрашивает:
- Ах, как не повезло! Подумать только! Ты очень переживаешь? . Я для виду кивнул с грустным видом.
- Ничего, Розалия Наумовна, - говорю. - На будущий год будет пятерка. Для приличия посидел немного, потом незаметно уполз.
Я подошел к дому, смотрю, Адиль уже у ворот. Обшлага брюк бельевыми шпильками у него пришпилены, собирается на велосипеде поездить.
- Сеймур еще не пришел. Ты меня минуту подожди...
- Не будь эгоистом, - говорю, - мне надо после экзамена рассеяться, - а сам уже сижу на вилошке. - Один круг только вокруг сквера сделаю и сразу же назад. На все удовольствие восемь минут!
- Честно? Один круг!
- Обижаешь!
Я раза два крутанул педали, больше и не понадобилось - лечу себе вниз по проспекту, только и слышно - шины об асфальт шелестят. До чего приятно! Когда едешь быстро, даже не на спортивном велосипеде, как сейчас, хоть на каком-то паршивом трамвае, в голову всякие приятные мысли от скорости лезут. Петь хочется! На трамвае-то не очень попоешь, а тут можно, никто не услышит. Еду себе на громадной скорости и напеваю...
И тут этот негодяй на дорогу выскочил! До него метров пять оставалось, я заорал как сумасшедший, тут-то он меня и увидел, увидел и перепугался, морда сразу на заячью стала похожа, да и сам он был ненамного крупнее зайца, лет десяти мальчишка, не старше. Вместо того чтобы в сторону отпрыгнуть, на месте мечется. Я только и успел руль до отказа вывернуть. Все остальное велосипед сделал уже сам - сперва трахнулся передним колесом об гранитный бордюр и сразу же вслед за этим опрокинулся, перевернулся раз или два вместе со мной. При этом мы кого-то из прохожих задели, не знаю только, кто из нас - не то я, не то велосипед.
Я не сразу сообразил, что перед самыми глазами у меня асфальт, с такого близкого расстояния я его в первый раз видел. Поднял голову, а вокруг люди стоят, и вид у них довольно-таки испуганный. Я поднялся, на ногах стою с трудом, и во рту у меня какой-то очень противный вкус. До того противный, что я чувствую, еще минута, и меня у всех на глазах вырвет. Я про себя думаю, хорошо бы добраться до того дерева, что у стены.
Добрался. Обнял я это дерево, даже глаза закрыл от удовольствия, но потом решил их открыть. Чувствую, что со лба что-то теплое капает.
Все как во сне! Стоит передо мной какой-то дядька, лицо у него ужасно сердито, и достает из внутреннего кармана пиджака картонную коробку. Я просто обалдел, когда увидел, что он из этой коробки достает ампулу с йодом и ватку.
Я, вместо того чтобы спросить, откуда он взялся со своей коробкой, говорю:
- У меня от йода волдыри на коже появляются! - Я это ему сразу сказал и быстро, потому что он уже ампулу разбил всю ее вылил на вату, а я с детства все лекарства ненавижу, особенно такие, как йод или горчичники.
- Лучше легкий обжог кожи, чем заражение крови! - тоже очень быстро ответил и, прежде чем я успел увернуться, притиснул эту проклятую вату к моему лбу. От боли я чуть на это дерево не влез. До того больно стало, что голова кружиться перестала.
Тут еще женщина какая-то подходит. У этой тоже лицо сердитое. Поначалу оно мне показалось знакомым и приятным, и вдруг я увидел, что у ее платье от правого плеча до пояса разорвано и она его стянула в двух местах и придерживает руками. Тут я вообще перестал от страху соображать, когда увидел, что это за платье. Я об этом материале, из которого сшито ее платье, можно сказать, все знаю. И самое главное, знаю, что это самый редкий и дорогой материал на свете. Он до того ценный, что лучше его наедине с портнихой не оставлять, моментально кусок оттяпает. И потом продаст по очень дорогой цене. Когда я увидел это разорванное платье, я сразу понял, что здорово влип. Из точно такого кружевного материала три года назад себе сшила платье тетя Мензер. За эти три года я об этом материале все и узнал.
- Извините, - я ей сказал.
В основном я извинялся за то, что с ног ее сбил, за разорванное платье из такого материала одними извинениями не отделаешься.
- Извините, пожалуйста.
Она ничего не сказала, усмехнулась только и вдруг повернулась и пошла прочь.
Откуда-то милиционер появился. Одной рукой велосипед придерживает, другой меня за плечо ухватил.
- Велосипед чей?
- Товарища, - говорю. - Друга моего.
-Понятно. Пошли. Кому говорю? Ну!
Прохожий с йодом вступился было за меня, милиционер с ним и разговаривать не стал.
- Отойдите, гражданин, поскорее, лучше будет, - и тянет меня за плечо. Я бы, конечно сразу от него рванул, ни за что бы он меня в сапогах и с кобурой на боку не догнал, если бы не велосипед.