Ничего же не получается! Да не работает он, просто прячется. Неужели с ним как с поэтом все кончено?
Озноб пробежал по телу. Что же он будет делать? Чем заполнит жизнь? Ведь ему еще нет пятидесяти. Помирать вроде рано, до пенсии далеко, да и какая она, эта пенсия, разве на нее проживешь? Многие поэты с возрастом переходят на прозу - когда нет уже свежести чувств. Но ведь он любит, и он любим. В чем же дело? Почему ему не пишется? Не хватает страстей?
В его любовном сюжете нет драмы?
Тихо, как вор, прокрался Володя к двери, выглянул в коридор, на цыпочках подошел к спальне. Розовый свет струился через стекло: Соня читала. Володя выключил телефон из розетки, перенес в кабинет, включил. Радостно забилось сердце. Сейчас он услышит свою Рабигуль! Он скосил глаза на часы. Поздно вообще-то, но она сказала "когда угодно". Поздно, но очень хочется.
Рабигуль сняла трубку сразу.
- Это ты? - сказала так нежно, что душа Володи переполнилась счастьем.
- Я звоню просто так, - заторопился Он, - чтобы услышать твой голос. Я тебя, солнышко, не разбудил?
- Нет, что ты. Я только-только вернулась от Маши.
- И что же вы делали? - подозрительно спросил Володя.
Маша ему не нравилась: слишком иронична и мужиков видит насквозь.
- Милый, я опять принялась за свое, - с той же нежностью в голосе сказала Рабигуль.
- За что? - не понял Володя.
- Пишу музыку, - радостно ответила Рабигуль - так, словно ни минуты не сомневалась, что Володя тоже обрадуется. - Маша читала ноты, а потом даже отыграла, после меня.
- Ты таскала к ней виолончель? - уязвленно спросил Володя. - Ведь скользко!
- Ага, - засмеялась Рабигуль. - На обратном пути я даже упала. Но это же пустяки. А знаешь как интересно, когда пьесу для виолончели играет скрипка!
Володя молчал. Он тут страдает и любит, ему не пишется, а она...
- Але, але. - Рабигуль дунула в трубку.
- Я здесь, - выдавил из себя Володя. - И что сказала твоя знаменитая Маша?
- Сказала, что хорошо, - снова обрадовалась Рабигуль. - Завтра покажу старику.
- Какому еще старику?
- Дирижеру... Маэстро...
- Поздравляю, - злясь и ревнуя, сказал Володя. - Ну, пока.
- Нет, подожди, - заторопилась Рабигуль. - Поговори со мной еще. Я так рада, что ты позвонил!
Иногда так хочется услышать твой голос, просто нестерпимо хочется, а ведь я не могу... - Она споткнулась на полуфразе и замолчала.
"Конечно, ей хорошо: свое отыграла, исписала нотами полтетради, отчего бы не поболтать", - неслись в голове Володи несправедливые мысли. В глубине души, краем сознания он чувствовал, что они мелки и ничтожны, но ничего с собой поделать не мог. Самой природой назначено: мужчина во всем должен быть сверху - всегда и во всем, вот как они с Соней.
С Рабигуль даже на равных быть невозможно.
- А ты написала? - задал он сакраментальный вопрос, но счастливая Рабигуль поняла этот вопрос по-своему.
- Конечно! - воскликнула она. - Я же говорю: все написала, а уж потом показала Маше. Глупенький, - ласково засмеялась она. - Как же иначе я предстану перед стариком? Мы его все боимся. Машка сказала: "Здорово!" Теперь можно.
Володя молчал.
- Здорово придумали люди, да? - не замечала его молчания Рабигуль. Упрятали музыку в ноты, она в них затаилась, живет, ее еще нужно оттуда вытащить, и тогда она зазвучит во всю свою мощь. Правда, здорово?
Редко его сдержанная Рабигуль бывала так разговорчива. Радость, взволнованность плескались в голосе - низком, волнующем Володю всегда. И она не понимала, не понимала его! Ведь он имел в виду письмо к Алику, а она о нем, видать, и думать забыла! Что ей Алик? Что даже он, Володя, Когда пишется музыка? Ему ли не знать это удивительное, всепоглощающее чувство, когда Вселенная расширяется и другая действительность открывается перед тобой, ты в ней живешь и властвуешь, ты в ней хозяин и ее покорный слуга. Ему вдруг стало стыдно: он, что ли, завидует?
Он, мужчина, завидует женщине, которую любит! Да он с ума сошел!
- Гулечка, поздравляю, - сказал Володя раскаянно. - Наши говорят, что самое трудное - написать вторую книгу. Первая пишется как бы сама собой - ну вот как поют соловьи: весь свой опыт, все переживания вкладывает писатель в первую книгу, а вот если получилась у него и вторая, тогда он пошел по верной стезе.
Наверное, так и в музыке.
- Наверное! - с благодарностью подхватила его мысль Рабигуль. - Там, в Пятигорске, музыка рождалась сама собой - еще и влюблена я была безумно, - а теперь...
- А теперь? - насторожился Володя. - Теперь ты не влюблена?
- Нет, что ты, - смешалась Рабигуль. - Просто теперь нет уже того трепета, той неуверенности, тревоги...
- Это хорошо или плохо?
- Наверное, хорошо. Мне кажется, теперь я могу любить тебя спокойно и смело.
- Тогда напиши своему Алику, - мгновенно воспользовался моментом Володя.
- Зачем? - жалобно спросила Рабигуль.
- Чтобы любить спокойно и смело, - не без злорадства объяснил Володя. Сколько, в самом деле, можно прятаться? И потом висит этот твой Алжир. Раздражение охватывало его все сильнее. - Ты помнишь, о чем я предупредил тебя?
- Да. - Голос Рабигуль упал до шепота.
- Так и будет! - забывшись, на всю квартиру закричал Володя. - Я на ветер слов не бросаю. Жить после такого чудовищного предательства будет незачем!
"Кого, интересно, он там пугает? - усмехнулась в соседней комнате Соня. - Какая дурочка ему верит?
Да у него любой прыщ на носу вызывает истерику: "Я знаю, чувствую, это - рак!" - Она повернулась на спину, отложила книгу. - И почему на каждого мужика, даже такого никчемного, как мой Вовка, всегда находится женщина, готовая верить, любить и прощать?" На какое-то мгновение ей захотелось встать, сунуть ноги в тапки, быстро пройти коридорчик - тапочки мягкие, и она давно, еще в пору взлета Вовкиного поэтического гения, научилась ходить бесшумно, - рвануть дверь да и войти, чтобы прекратить этот балаган, но она передумала. "Чем бы дитя ни тешилось..." - зевнула Соня. Жаль дурочку на том, другом конце провода, да уж тут ничего не поделаешь: пока сама не обожжешься... Но Вовка-то, Вовка!