- У них во Владивостоке отпуск раз в три года! - горячился Кирилл, недоумевая про себя: "Зачем я, дурак, придумал про дядю? При чем тут Владивосток?"
Впрочем, отступать уже было некуда. Полагаясь на вдохновение, размахивая руками, Кирилл выпалил все, что когда-либо слышал о суровых порядках в закрытых городах России, о бесстрашных капитанах, бороздящих холодные воды сурового океана и ступающих на берег, а тем более прибывающих в столицу нашей Родины так удручающе редко, что грех великий не уделить им внимания... Верочка хлопала ресницами, открывала рот, чтобы вставить слово, но Кирилл говорил без остановки, и рука ее сама собой нарисовала в ведомостях кучу крестиков против фамилии злостного, однако благородного в своих родственных чувствах прогульщика. Так что конфликта, типа снятия со стипендии или там строгача, ловко удалось избежать.
Теперь Алик свирепо наверстывал упущенное.
Вообще-то Губкинский институт - заведение строгое, основательное, общими фразами, неконкретикой там не отделаешься. И Алик старался. Но душа его изнывала, и ни чертежи, ни таблицы, ни мудреные и очень интересные технологии не могли заполнить ее. Она была пуста, как одинокий, заброшенный дом в покинутой всеми деревне. Кругом снега, лес чернеет вдали, сквозь рваные тучи бросает неяркий свет плывущая в небе луна, и лишь волчий вой стынет в морозном воздухе, делая тишину особенно безнадежной...
- Тебе надо писать стихи, - серьезно посоветовал Кирилл, выслушав Алика. Слово "душа" тот, правда, не произнес, но было же ясно...
Оба сидели на лестничной площадке, на подоконнике: Алик - прижавшись к ледяному стеклу, однако не чувствуя холода, Кирилл - разумно от стекла отстранясь и болтая ногами.
Он заглянул другу в глаза и по-настоящему испугался - такая в них застыла тоска. Впрочем, Кирилл быстро пришел в себя: у него всегда все получалось быстро.
- Слушай, - вежливо заговорил он, привычно пригладив непослушную шевелюру, - а пошли завтра на танцы, в Иняз? Там такие девчонки...
- Да ну их...
Вот и все, что услышал Кирилл в ответ.
- А иди ты... - обозлился он и неожиданно послал друга не по всем известному адресу, а как раз туда, куда надо, - в Гнесинку!
Алик ошеломленно уставился на Кирилла. Как он сам-то не догадался? Ведь это так просто! При одной только мысли какое огромное облегчение! Кирилл такого эффекта, признаться, не ожидал: жизнь возвращалась к другу потеплели глаза, несмелая улыбка тронула губы. И эти глаза, и улыбка вдохновили Кирилла на дальнейший порыв.
- Пойми... - Он спрыгнул с подоконника и стал ходить туда-сюда, энергично потирая озябшие руки.
Алик завороженно следил за ним взглядом. - Пойми, она ведь девушка, не мужчина, да еще музыкантша... Представь, что она ошиблась, ну сказала не то, и что же ей теперь делать? Ведь она не может позвонить первой!
- А у нее даже нет моего телефона, - неожиданно вспомнил Алик.
Кирилл замер на месте, воззрился на своего нелепого друга.
- Ну ты даешь... - Он просто не находил от возмущения слов. - Телефон, имей в виду, сообщают сразу. Если, конечно, девушка тебе нравится.
- Дурак я, - подумал вслух Алик.
- Конечно! - охотно подтвердил Кирилл. - Ну да ладно. Что сделано - то сделано. Расписание помнишь?
- Чье?
- Ну не наше же...
- Оно у меня записано.
- Тогда дуй к Гнесинке и жди свою пассию.
- Кого-кого?
- Смотри словарь иностранных слов, - важно сказал Кирилл, потому что и сам не знал толком, кто такая "пассия". Кажется, что-то хорошее.
5
"Мороз крепчал..." Сколько рождественских историй начиналось такими словами. "Шел по улице малютка, он озяб и весь дрожал..." Оставалось лишь самому над собой издеваться. Третий день сшивался он у этой чертовой Гнесинки. Третий день прятался за угол, за дерево, за колонну, когда появлялись девушки с неуклюжими большими футлярами. Но это все были сплошь незнакомки. Рабигуль точно в воду канула. А мороз стоял по Москве лютый. Мерзли ноги, хоть он и подпрыгивал и притоптывал, коченели руки, хотя, отбросив пижонство, являлся Алик к училищу в двойных шерстяных варежках, в которых вообще-то ходил лишь на лыжах. На четвертый день - показалось ему или нет? - вроде мелькнула со своей узкой скрипочкой Маша, но он не был вполне уверен: Машу толком не запомнил, да и она вот именно что мелькнула метеором, по застывшей от мороза улице.
А вдруг Рабигуль уехала? Что-то случилось, и она уехала к тебе, в свой далекий, таинственный Талды-Курган? Екнуло, замерло, остановилось на секунду сердце. Потом заторопилось, застучало - быстро, испуганно, торопливо наверстывая упущенное. Нет, она не может исчезнуть: это было бы так ужасно несправедливо!
- Эй, парень, - высунулась в дверь вахтерша в ватнике и пушистом платке. - Тебе, тебе говорю.
Поди-ка сюда.
Алик послушно и благодарно шагнул в тепло.
- Уши не отморозил? - грубовато пошутила вахтерша. - Я уж тебя заприметила. Кого дожидаемся?
- Никого, - глупо ответил Алик.
- А тогда чего стоишь? - не отставала вахтерша. - Мороз под тридцать!
- Да мне не холодно.
- А то... - не поверила вахтерша. - На-ка вот, хлебни.
И она отвернула колпачок термоса.
- Пей, пей, не стесняйся.
Ах, какое блаженство - горячий, черный, как деготь, чай! Разве сравнишь его с чем бы то ни было?
- Спасибо.
- Не за что... Ну, ступай. Беги к метро, пока щеки не отморозил.
Но Алик к метро не пошел. Ноги сами понесли его в тихий глухой переулок, в старый арбатский двор, окруженный невысокими, прошлого века, домами, к двери, обитой коричневым дерматином. Не позволяя себе задуматься, подавив привычную нерешительность, даже страх, он нажал кнопку звонка и замер в напряженном, мучительном ожидании.
***
Из бескрайней пустыни дует сухой, знойный ветер, принося с собой ее песок, жаркое ее дыхание. Люди идут прищурившись и пригнувшись, прикрывая носы и рты шалями и платками. Весна уже позади. Ах, как алели в долине маки, как вокруг все цвело и благоухало!