Сергей набрался силы и махнул рукой, как бы отгоняя от себя кого-то:
— Ладно, тетя Паша, хватит, кому это все интересно?
— Молчите, — сухо сказала Ирина и, наклонившись к нему, приложила ухо к его груди. От нее пахло йодом и еще совсем слабо ландышем.
Нежный, неожиданно наивный этот запах вдруг растрогал Сергея, и он внимательно поглядел на нее, разом, одним взглядом охватив порозовевшие с мороза щеки, насупленные, чуть скошенные к вискам брови, свежий, немного крупный для маленького и тонкого ее лица рот.
И она, не глядя на него, но всем своим существом ощутив этот уже по-мужски смелый, жадный взгляд, вдруг заторопилась, нахмурилась, прописав кучу всяких лекарств, ингаляции паром, попеременно горчичники и банки на спину и на грудь.
Она приходила еще, но ему не становилось лучше, температура поднималась все выше, порой он впадал в беспамятство, бредил, тетя Паша бросалась к телефону, вызывала «скорую»; порой, очнувшись, он начинал громко звать маму, тетя Паша отвечала каждый раз:
— Да ты что, голубчик! Мама твоя который уже год на Ваганькове, царствие ей небесное, успокоилась на веки вечные…
Однажды он, снова ненадолго, очнулся, ощутил на своем лбу прохладную ладонь. Спросил:
— Это ты, тетя Паша?
— Это я, — негромко ответил низкий медленный голос, который он узнал сразу.
Может быть, с того дня он начал поправляться. Ирина являлась каждый день, иногда два раза, утром и вечером, отдежурив. Он уже так привык ждать ее, что однажды, когда она почему-то не пришла, разволновался до того, что повысилась температура.
Она пришла на другой день, оказалось, отправляла тяжелого больного в больницу.
И он обрадовался, мгновенно почувствовал себя здоровым, сильным. Сказал просто, уверенный, что не встретит отказа:
— Больше не уходите отсюда, ладно? Оставайтесь здесь, со мной…
Как-то в самом начале осени сидели Ирина Леонидовна и Сергей Алексеевич на бревнах, лежавших возле калитки.
Было тепло, солнечно, отчаянно кружилась в воздухе мошкара, предвещая на завтра такой же тихий и жаркий день, время от времени с березы, некогда пересаженной Сергеем Алексеевичем из леса, медленно слетали листья, на вид словно бы еще свежие, вовсе не пожелтевшие, но, только коснувшись рукой, можно было ощутить их легкую, почти ускользающую хрупкость.
Молодая осень постепенно захватывала позиции: слетавшие на землю листья, посверкивающие на солнце тоненькие, липучие паутинки, трава, ставшая на ощупь жесткой, еще недавно, весной, нежная, сочная, — все было пронизано осенним угасанием, долгой и стойкой тишиной, предшествующей зиме…
Ирина Леонидовна и Сергей Алексеевич перебрасывались словами, понятными, может быть, только им одним, как это обычно присуще людям, прожившим вместе много лет.
— Надо будет клубничные усы пересадить, — начала было Ирина Леонидовна, он махнул рукой:
— Успеется. Еще времени впереди… — Глянул на свои часы: — Сейчас без двадцати три.
— Хочешь обедать? — спросила она, он покачал головой:
— Нет, подождем немного.
Она кивнула:
— Хорошо, подождем…
Он повернулся к ней:
— Ты что-то бледная у меня нынче.
— Разве?
Он спросил озабоченно:
— Скажи правду, Тимофей, ничего у тебя не болит?
— Все нормально, — ответила она.
С первых лет, когда они поженились, а было это около тридцати лет назад, он звал ее Тимофей.
Многие дивились, что это — кличка не кличка, прозвище странное, необычное для женщины — Тимофей?
Но ведь всем же не расскажешь, что Тимофей означает «Ты моя фея», так он прозвал ее в самом начале, так и осталось на годы.
Вот уже и состарились, обоим вместе, как он вычислил, сто восемнадцать с половиной, цифра солидная, не объедешь, не обскачешь, что есть, то есть, а все она для него Тимофей — ты моя фея! Бывает же так!
Он снова глянул на часы. Она спросила:
— Ждешь кого-нибудь?
— Передачу по радио. — Кивнул на маленький транзистор «Юпитер», который на длинном ремне висел у него на шее. — В три десять будет передача.
— Для ветеранов?
— Да, концерт по заявкам ветеранов и, само собой, для ветеранов.
— Послушаем, — с удовольствием сказала она.
Жили они на удивленье всем необыкновенно дружно, должно быть, считанные разы в жизни поспорили друг с другом, а уж по-серьезному не ссорились никогда. Она считала, в этом его заслуга, только лишь его, до того был покладистый, умел обратить все в шутку, уладить, таким уродился, характером весь в покойную маму.