Это был его голос, немного иначе звучавший по радио, и все-таки принадлежавший только лишь одному ему.
Вот он произнес последние слова:
Сергей Алексеевич еще подождал немного, потом выключил приемник. Она молча, ошеломленно смотрела на него, все никак не могла опомниться.
— Ну и ну! А я и не знала, что ты поэт, — произнесла наконец. — Столько лет живем, а не знала и не подозревала…
— Я не поэт, — ответил он искренне, без всякой рисовки. — Просто иногда пишу стихи, только никому, даже тебе никогда не говорил об этом.
— Напрасно, я полагала, ты от меня ничего никогда не скрываешь.
Он положил руку на ее плечо:
— Прости, Тимофей, больше не буду.
— Выходит, тебя записали на радио? — спросила она. — Когда же?
— Недели две назад. Я решил сюрприз устроить и тебе, и всем нашим.
— Хорош сюрприз, — возразила она. — Я ладно — с тобой вместе слушала, а все остальные твои друзья? А вдруг они так и не включили бы радио?
— Включили, — уверенно ответил он. — Неужели ты думаешь, что я не предупредил их?
Не по-осеннему долгий, жаркий день еще был в самом расцвете. В глубоком синем небе задумчиво проплывали медленные облака, такие легкие, невесомые, казалось, пролетающий мимо самолет скрывался вдалеке, а облака продолжали по-прежнему плыть друг за дружкой, невозмутимые и безмятежные. Рядом на бревно села стрекоза, сказочно красивая, необыкновенной расцветки, вся бирюзово-изумрудно-сапфировая, с длинными, на взгляд колючими усиками. Посидела немного, поводя тугими усиками, словно антеннами, потом взлетела, плавно кружась, как бы предлагая вволю полюбоваться собой, потом метнулась куда-то в сторону, взмыла вверх и скрылась из глаз.
— До чего хороша, — проговорила Ирина Леонидовна.
— Кто?
— Стрекоза, вон улетела, видишь?
— Ничего я не вижу.
Он думал совсем о другом.
Как все-таки странно, удивительно представить себе самое, казалось бы, простое: вот так же будет светить солнце, и медленно увядать трава и вновь наливаться зеленой силой весною, и так же метнутся вверх друг за дружкой неутомимые пчелы, и яблони по весне покроются белым, нежным цветом, а тебя не будет. Никогда не будет. Никогда.
Вот так же, как никогда уже не будет мамы, отца, как не будет тех близких сердцу друзей, которые ушли один за другим в течение этих лет.
Когда-то Миша упрекал его:
— А ты, старый, склонен к философствованиям на мелководье, да-да, не спорь, именно на мелком месте!
— Почему ты так говоришь? — спросил Сергей, нисколько, впрочем, не обидевшись.
— Потому что, сколько ни рассуждай, все одно ничего не исправишь и не добавишь, — ответил Миша, задыхаясь и вытирая платком багровые щеки. — Потому — мой тебе совет: меньше разглагольствуй да философствуй, а больше живи.
— Что значит, больше живи? — спросил Сергей, и Миша ответил:
— Радуйся тому, что живешь, и дело с концом. Уразумел?
Словно бы он еще раз услышал эти грубые благодатные слова.
И в самом деле, стоит радоваться тому, что живешь!
И пусть непрочно, преходяще все то, что живет и радуется на земле, пусть мелки заботы, окружающие нас, и суета, в которой приходится жить, заслоняет подчас что-то значительное, самое, казалось бы, важное.
Но может быть, в этом и состоит главное благо жизни — окунуться с головой в привычные дела, в обыденность, в повседневные заботы, зато тогда уже не останется времени для печальных, горестных размышлений, грустных мыслей, от которых не уйти, не спрятаться.
И еще он подумал о том, что порой сам человек не сознает собственной силы и выносливости.
Когда-то начальник медсанбата, в котором служил отец, говорил: «Защитные силы организма велики и многообразны, мы даже и представить себе не можем, как вынослив и по-своему могуч человеческий организм… — И прибавлял с усмешкой, редко освещавшей хмурое его лицо: — Случается, и валенки с заплатками куда дольше живут, чем новые, только что купленные…»
— Знаешь, — начала Ирина Леонидовна, — чего бы мне хотелось?
Он не сразу ответил, все еще погруженный в свои думы:
— Чего же?
— Чтобы ты прочитал еще раз свои стихи.
— Так ты же уже слышала их.
— Хочу еще раз послушать и смотреть на тебя, как ты читаешь.
Он скупо улыбнулся:
— И смотреть захотелось? Вот ведь какая…