Я глянула на Виктора. Он понял мой взгляд, энергично замотал головой, дескать, не клади трубку.
— Ты что, долго еще будешь выкаблучиваться? — спросила Лилька опасно тихим, даже словно бы притушенным голосом. — Долго, я спрашиваю, а? Отвечай, слышишь? Немедленно отвечай!
Голос ее рос, наливался силой, стал привычно крикливым.
— Сколько так будет? — орала Лилька. — Сколько так будет? Думаешь, тебе это удастся? Думаешь, тебе разрешат бросить меня и беззащитных детей? Да? Нет, ты отвечай сию же минуту, о чем ты думаешь?..
Я осторожно положила трубку на стол, Лилькин голос, казалось, бился о потолок, об окно, словно птица, которая ищет выход.
— Подонок, думай о детях! О своих кровных, единственных, единоутробных…
Виктор тихо, будто бы боясь обжечься, положил свою трубку на рычаг. Я тоже последовала его примеру. В комнате разом наступила тишина.
— Как ты думаешь, она в самом деле сердится или орет так, для вида? — спросил меня Виктор.
Видно, он начисто позабыл о том, что было между нами, я для него уже давно, в течение долгих лет, — свой парень, хороший товарищ, и все, и никаких воспоминаний, никакого прошлого…
— Так как ты думаешь? — спросил Виктор.
Я посмотрела в его глаза, вопросительно устремленные на меня. Как же ему хотелось, чтобы я сказала, что мне тоже так кажется…
Какие же мы все, в сущности, дети! Большие, неразумные, неуклюжие, то и дело совершающие ошибки, порой непоправимые, зачастую просто неумные дети…
И еще я подумала о суете человеческой, толкающей всех нас, старые мы или молодые, тратить время на сущую ерунду, изучать пожары в городе Аугсбурге…
4
Я должна была уехать через два дня, но тут возникло одно обстоятельство, о котором я начисто позабыла: день рождения дочери Ардика, Тани.
Ардик позвонил мне рано утром, я еще была в редакции, на дежурстве, сказал:
— Имей в виду, что ты не уедешь до Танькиного рождения! Она во что бы то ни стало хочет, чтобы ты пришла к ней. Кстати, — пригрозил он, — имей в виду, ежели не останешься, то я тоже не останусь с твоими ребятами.
Эти слова оказались решающими. Как тут было не остаться?..
Таню я знаю с детства, с тех самых пор, когда Ардик однажды собрал нас, нескольких газетчиков, в своей маленькой, десятиметровой комнате и с гордостью показал на тесно спеленутый, овальной формы кокон:
— Моя дочь, прошу любить и жаловать…
Марина, жена Ардика, попыталась было чуть-чуть сдвинуть одеяло, чтобы показать лицо малютки, но Ардик заорал что есть силы:
— С ума сошла! Кругом сплошная инфекция, а она одеяло долой!
Мы посмеялись и разошлись. На том дело и кончилось.
Но вышло так, что с той поры мне частенько приходилось встречаться с Таней.
Оба, и Ардик и Марина, были совершенно одиноки, ни бабушек, ни тетушек, ни каких-либо завалящих провинциальных родичей.
Марина была молода, неопытна, и нередко получалось так, что мы вместе с Ардиком выходили из редакции и я шла к нему, чтобы хотя бы чем-нибудь помочь Марине.
Позднее, когда Таня подросла, они подбрасывали ее мне, если собирались уйти куда-нибудь, в кино или в гости.
И мало-помалу Таня стала мне очень близкой, почти родной.
Она походит на Ардика, темноволосая, темноглазая, с несколько крупными чертами лица и открытой белозубой улыбкой.
Временами кажется красивой, а временами самой обыкновенной, пройдешь мимо — не заметишь…
— У тебя не только характер, но и внешность абсолютно неровная, — утверждает Ардик.
— Вся в тебя, — усмехается Таня.
Она языкастая, за словом в карман не полезет, и в то же время ее отличает трогательная, чисто детская привязанность к отцу и к матери. Кстати, меня она тоже любит.
Сама признается порой:
— Я вас во многом понимаю, Настёна, и безоговорочно люблю…
Меня она зовет Настеной, так когда-то, в детстве, назвала, с той поры осталось — Настена…
Единственное горе ее жизни — то, что родители не живут вместе.
Случилось это пять лет назад, но Таня никому в школе не сказала о том, что родители разошлись.
Если же кто-либо из подруг, приходивших к ней, спрашивал, где отец, привычно отвечала:
— На работе… В командировке…
Почти из года в год я бываю на дне рождения Тани. Обычно она приглашает меня:
— Настена, прошу не опаздывать…
— Зачем я тебе? — спросила я ее как-то. — У тебя собирается молодежь, на твоем месте другая отправила бы маму куда-нибудь, к кому-нибудь, хотя бы ко мне, с ночевкой и осталась бы праздновать со своими ровесниками…